Page 435 - Анна Каренина

пошел к себе. Стало быть, все было кончено.
И смерть, как единственное средство восстановить в его сердце любовь к ней, наказать
его и одержать победу в той борьбе, которую поселившийся в ее сердце злой дух вел с ним,
ясно и живо представилась ей.
Теперь было все равно: ехать или не ехать в Воздвиженское, получить или не получить
от мужа развод – все было ненужно. Нужно было одно – наказать его.
Когда она налила себе обычный прием опиума и подумала о том, что стоило только
выпить всю склянку, чтобы умереть, ей показалось это так легко и просто, что она опять с
наслаждением стала думать о том, как он будет мучаться, раскаиваться и любить ее память,
когда уже будет поздно. Она лежала в постели с открытыми глазами, глядя при свете одной
догоравшей свечи на лепной карниз потолка и на захватывающую часть его тень от ширмы,
и живо представляла себе, что он будет чувствовать, когда ее уже не будет и она будет для
него только одно воспоминание. «Как мог я сказать ей эти жестокие слова? – будет говорить
он. – Как мог я выйти из комнаты, не сказав ей ничего? Но теперь ее уж нет. Она навсегда
ушла от нас. Она там…» Вдруг тень ширмы заколебалась, захватила весь карниз, весь
потолок, другие тени с другой стороны рванулись ей навстречу; на мгновение тени сбежали,
но потом с новой быстротой надвинулись, поколебались, слились, и все стало темно…
«Смерть!» – подумала она. И такой ужас нашел на нее, что она долго не могла понять, где
она, и долго не могла дрожащими руками найти спички и зажечь другую свечу вместо той,
которая догорела и потухла. «Нет, все – только жить! Ведь я люблю его. Ведь он любит
меня! Это было и пройдет», – говорила она, чувствуя, что слезы радости возвращения к
жизни текли по ее щекам. И, чтобы спастись от своего страха, она поспешно пошла в
кабинет к нему.
Он спал в кабинете крепким сном. Она подошла к нему и, сверху освещая его лицо,
долго смотрела на него. Теперь, когда он спал, она любила его так, что при виде его не могла
удержать слез нежности; но она знала, что если б он проснулся, то он посмотрел бы на нее
холодным, сознающим свою правоту взглядом, и что, прежде чем говорить ему о своей
любви, она должна бы была доказать ему, как он был виноват пред нею. Она, не разбудив
его, вернулась к себе и после второго приема опиума к утру заснула тяжелым, неполным
сном, во все время которого она не переставала чувствовать себя.
Утром страшный кошмар, несколько раз повторявшийся ей в сновидениях еще до связи
с Вронским, представился ей опять и разбудил ее. Старичок с взлохмаченной бородой что-то
делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как
и всегда при этом кошмаре (что и составляло его ужас) чувствовала, что мужичок этот не
обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело в железе над нею. И она
проснулась в холодном поту.
Когда она встала, ей, как в тумане, вспомнился вчерашний день.
«Была ссора. Было то, что бывало уже несколько раз. Я сказала, что у меня голова
болит, и он не входил. Завтра мы едем, надо видеть его и готовиться к отъезду», – сказала
она себе. И, узнав, что он в кабинете, она пошла к нему. Проходя по гостиной, она услыхала,
что у подъезда остановился экипаж, и, выглянув в окно, увидала карету, из которой
высовывалась молодая девушка в лиловой шляпке, что-то приказывая звонившему лакею.
После переговоров в передней кто-то вошел наверх, и рядом с гостиной послышались шаги
Вронского. Он быстрыми шагами сходил по лестнице. Анна опять подошла к окну. Вот он
вышел без шляпы на крыльцо и подошел к карете. Молодая девушка в лиловой шляпке
передала ему пакет. Вронский, улыбаясь, сказал ей что-то. Карета отъехала; он быстро
взбежал назад по лестнице.
Туман, застилавший все в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с новой болью
защемили больное сердце. Она не могла понять теперь, как она могла унизиться до того,
чтобы пробыть целый день с ним в его доме. Она вошла к нему в кабинет, чтоб объявить ему
свое решение.
– Это Сорокина с дочерью заезжала и привезла мне деньги и бумаги от maman. Я вчера