Page 434 - Анна Каренина

улыбнувшуюся Анну.
Встретив его взгляд, лицо Анны вдруг приняло холодно-строгое выражение, как будто
она говорила ему: «Не забыто. Все то же».
– Неужели вы были влюблены? – сказала она Яшвину.
– О господи! сколько раз! Но, понимаете, одному можно сесть за карты, но так, чтобы
всегда встать, когда придет время rendez-vous. А мне можно заниматься любовью, но так,
чтобы вечером не опоздать к партии. Так я и устраиваю.
– Нет, я не про то спрашиваю, а про настоящее. – Она хотела сказать Гельсингфорс; но
не хотела сказать слово, сказанное Вронским.
Приехал Войтов, покупавший жеребца; Анна встала и вышла из комнаты.
Пред тем как уезжать из дома, Вронский вошел к ней. Она хотела притвориться, что
ищет что-нибудь на столе, но, устыдившись притворства, прямо взглянула ему в лицо
холодным взглядом.
– Что вам надо? – cпросила она его по-французски.
– Взять аттестат на Гамбетту, я продал его, – сказал он таким тоном, который выражал
яснее слов: «Объясняться мне некогда, и ни к чему не поведет».
«Я ни в чем не виноват пред нею, – думал он. – Если она хочет себя наказывать, tant pis
pour elle». Но, выходя, ему показалось, что она сказала что-то, и сердце его вдруг дрогнуло
от состраданья к ней.
– Что, Анна? – спросил он.
– Я ничего, – отвечала она так же холодно и спокойно.
«А ничего, так tant pis», – подумал он, опять похолодев, повернулся и пошел. Выходя,
он в зеркало увидал ее лицо, бледное, с дрожащими губами. Он и хотел остановиться и
сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его из комнаты, прежде чем он придумал,
что сказать. Целый этот день он провел вне дома, и когда приехал поздно вечером, девушка
сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит голова и она просила не входить к ней.

XXVI

Никогда еще не проходило дня в ссоре. Нынче это было в первый раз. И это была не
ссора. Это было очевидное признание в совершенном охлаждении. Разве можно было
взглянуть на нее так, как он взглянул, когда входил в комнату за аттестатом? Посмотреть на
нее, видеть, что сердце ее разрывается от отчаяния, и пройти молча с этим
равнодушно-спокойным лицом? Он не то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что
любил другую женщину, – это было ясно.
И, вспоминая все те жестокие слова, которые он сказал, Анна придумывала еще те
слова, которые он, очевидно, желал и мог сказать ей, и все более и более раздражалась.
«Я вас не держу, – мог сказать он. – Вы можете идти куда хотите. Вы не хотели
разводиться с вашим мужем, вероятно, чтобы вернуться к нему. Вернитесь. Если вам нужны
деньги, я дам вам. Сколько нужно вам рублей?»
Все самые жестокие слова, которые мог сказать грубый человек, он сказал ей в ее
воображении, и она не прощала их ему, как будто он действительно сказал их.
«А разве не вчера только он клялся в любви, он, правдивый и честный человек? Разве я
не отчаивалась напрасно уж много раз?» – вслед за тем говорила она себе.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна
провела в сомнениях о том, все ли кончено, или есть надежда примирения, и надо ли ей
сейчас уехать, или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя в свою
коммату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала себе: «Если он придет,
несмотря на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же нет, то, значит, все кончено,
и тогда я решу, что мне делать!…»
Она вечером слышала остановившийся стук его коляски, его звонок, его шаги и
разговор с девушкой: он поверил тому, что ему сказали, не хотел больше ничего узнавать и