Page 23 - Гобсек

спросил он, повернувшись ко мне.
Граф был весь поглощен своими заботами и, уходя, сказал Гобсеку:
— Завтра я принесу деньги. Держите бриллианты наготове.
— По-моему, он глупец, как все эти ваши порядочные люди, — презрительно бросил
Гобсек, когда мы остались одни.
— Скажите лучше — как люди, захваченные страстью.
— А за составление закладной пусть вам заплатит граф, — сказал Гобсек, когда я
прощался с ним.
Через несколько дней после этой истории, открывшей мне мерзкие тайны светской
женщины, граф утром явился ко мне.
— Сударь, — сказал он, войдя в мой кабинет, — я хочу посоветоваться с вами по очень
важному делу. Считаю своим долгом заявить, что я питаю к вам полное доверие и надеюсь
доказать это. Ваше поведение в процессах госпожи де Гранлье выше всяких похвал. (Вот
видите, сударыня, — заметил стряпчий, повернувшись к виконтессе, — услугу я оказал вам
очень простую, а сколько раз был за это вознагражден…) Я почтительно поклонился графу и
ответил, что только выполнил долг честного человека.
— Так вот, сударь. Я тщательно навел справки о том странном человеке, которому вы
обязаны своим положением, — сказал граф, — и из всех моих сведений видно, что этот Гобсек
— философ из школы циников. Какого вы мнения о его честности?
— Граф, — ответил я, — Гобсек оказал мне благодеяние… Из пятнадцати процентов, —
добавил я смеясь. — Но его скупость все же не дает мне права слишком откровенничать о нем
с незнакомым мне человеком.
— Говорите, сударь. Ваша откровенность не может повредить ни ему, ни вам. Я отнюдь
не надеюсь встретить в лице этого ростовщика ангела во плоти.
— У папаши Гобсека, — сказал я, — есть одно основное правило, которого он
придерживается в своем поведении. Он считает, что деньги — это товар, который можно со
спокойной совестью продавать, дорого или дешево, в зависимости от обстоятельств.
Ростовщик, взимающий большие проценты за ссуду, по его мнению, такой же капиталист, как
и всякий другой участник прибыльных предприятий и спекуляций. А если отбросить его
финансовые принципы и его рассуждения о натуре человеческой, которыми он оправдывает
свои ростовщические ухватки, то я глубоко убежден, что вне этих дел он человек самой
щепетильной честности во всем Париже. В нем живут два существа: скряга и философ, подлое
существо и возвышенное. Если я умру, оставив малолетних детей, он будет их опекуном. Вот,
сударь, каким я представляю себе Гобсека на основании личного своего опыта. Я ничего не
знаю о его прошлом. Возможно, он был корсаром; возможно, блуждал по всему свету,
торговал бриллиантами или людьми, женщинами или государственными тайнами, но я
глубоко уверен, что ни одна душа человеческая не получила такой жестокой закалки в
испытаниях, как он. В тот день, когда я принес ему свой долг и расплатился полностью, я с
некоторыми риторическими предосторожностями спросил у него: какие соображения
заставили его брать с меня огромные проценты и почему он, желая помочь мне, своему другу,
не позволил себе оказать это благодеяние совершенно бескорыстно? «Сын мой, я избавил тебя
от признательности, я дал тебе право считать, что ты мне ничем не обязан. И поэтому мы с
тобой лучшие в мире друзья». Этот ответ, сударь, лучше всяких моих слов нарисует вам
портрет Гобсека.
— Мое решение бесповоротно, — сказал граф. — Потрудитесь подготовить все
необходимые акты для передачи Гобсеку прав на мое имущество. И только вам, сударь, я могу
доверить составление встречной расписки, в которой он заявит, что продажа является
фиктивной, даст обязательство управлять моим состоянием по своему усмотрению и передать
его в руки моего старшего сына, когда тот достигнет совершеннолетия. Но я должен сказать
вам следующее: я боюсь хранить у себя эту расписку. Мой сын так привязан к матери, что я и
ему не решусь доверить этот драгоценный документ. Я прошу вас взять его к себе на хранение.
Гобсек на случай своей смерти назначит вас наследником моего имущества. Итак, все