Page 104 - Идиот

мне очень нужны, но из всех трех я видел одну только вас. Вы мне нужны, очень нужны.
Мне нечего писать вам о себе, нечего рассказывать. Я и не хотел того; мне ужасно бы
желалось, чтобы вы были счастливы. Счастливы ли вы? Вот это только я и хотел вам сказать.
"Ваш брат Кн. Л. Мышкин".
Прочтя эту коротенькую и довольно бестолковую записку Аглая вся вдруг вспыхнула и
задумалась. Нам трудно бы было передать течение ее мыслей. Между прочим, она спросила
себя: "показывать ли кому-нибудь?" Ей как-то было стыдно. Кончила, впрочем, тем, что с
насмешливою и странною улыбкой кинула письмо в свой столик. Назавтра опять вынула и
заложила в одну толстую, переплетенную в крепкий корешок книгу (она и всегда так делала
с своими бумагами, чтобы поскорее найти, когда понадобится). И уж только чрез неделю
случилось ей разглядеть, какая была это книга? Это был Дон-Кихот Ламанчский. Аглая
ужасно расхохоталась - неизвестно чему.
Неизвестно тоже, показала ли она свое приобретение которой-нибудь из сестер.
Но когда она еще читала письмо, ей вдруг пришло в голову: неужели же этот
самонадеянный мальчишка и фанфаронишка выбран князем в корреспонденты и, пожалуй,
чего доброго, единственный его здешний корреспондент? Хоть и с видом необыкновенного
пренебрежения, но все-таки она взяла Колю к допросу. Но всегда обидчивый "мальчишка" не
обратил на этот раз ни малейшего внимания на пренебрежение: весьма коротко и довольно
сухо обќяснил он Аглае, что хотя он и сообщил князю на всякий случай свой постоянный
адрес пред самым выездом князя из Петербурга и при этом предложил свои услуги, но что
это первая комиссия, которую он получил от него, и первая его записка к нему, а в
доказательство слов своих представил и письмо, полученное собственно им самим. Аглая не
посовестилась и прочла. В письме к Коле было:
"Милый Коля, будьте так добры, передайте при сем прилагаемую и запечатанную
записку Аглае Ивановне. Будьте здоровы".
"Любящий вас Кн. Л. Мышкин".
- все-таки смешно доверяться такому пузырю, - обидчиво произнесла Аглая, отдавая
Коле записку, и презрительно прошла мимо него.
Этого уже Коля не мог вынести: он же как нарочно для этого случая выпросил у Гани,
не обќясняя ему причины, надеть его совершенно еще новый зеленый шарф. Он жестоко
обиделся.

II.

Был июнь в первых числах, и погода стояла в Петербурге уже целую неделю на
редкость хорошая. У Епанчиных была богатая собственная дача в Павловске. Лизавета
Прокофьевна вдруг взволновалась и поднялась; и двух дней не просуетились, переехали.
На другой или на третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из
Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при
выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз, в
толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не
различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное. К тому же
князь и без того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
Извозчик довез его до одной гостиницы, не далеко от Литейной. Гостиница была
плохенькая. Князь занял две небольшие комнаты, темные и плохо меблированные, умылся,
оделся, ничего не спросил и торопливо вышел, как бы боясь потерять время или не застать
кого-то дома.
Если бы кто теперь взглянул на него из прежде знавших его полгода назад в
Петербурге, в его первый приезд, то пожалуй бы и заключил, что он наружностью
переменился гораздо к лучшему. Но вряд ли это было так. В одной одежде была полная