Page 118 - Идиот

бы и был", усмехнулась мне под конец, "у тебя, говорит, Парфен Семеныч, сильные страсти,
такие страсти, что ты как раз бы с ними в Сибирь, на каторгу, улетел, если б у тебя тоже ума
не было, потому что у тебя большой ум есть", говорит (так и сказала, вот веришь или нет? В
первый раз от нее такое слово услышал!). Ты все это баловство теперешнее скоро бы и
бросил. А так как ты совсем необразованный человек, то и стал бы деньги копить и сел бы,
как отец, в этом доме с своими скопцами; пожалуй бы, и сам в их веру под конец перешел, и
уж так бы "ты свои деньги полюбил, что и не два миллиона, а, пожалуй бы, и десять скопил,
да на мешках своих с голоду бы и помер, потому у тебя во всем страсть, все ты до страсти
доводишь". Вот точно так и говорила, почти точь-в-точь этими словами. Никогда еще до
этого она так со мной не говорила! Она ведь со мной все про вздоры говорит, али
насмехается; да и тут смеясь начала, а потом такая стала сумрачная; весь этот дом ходила,
осматривала, и точно пужалась чего. "Я все это переменю, говорю, и отделаю, а то и другой
дом к свадьбе, пожалуй, куплю". - "Ни-ни, говорит, ничего здесь не переменять, так и будем
жить. Я подле твоей матушки, говорит, хочу жить, когда женой твоею стану". Повел я ее к
матушке, - была к ней почтительна, как родная дочь. Матушка и прежде, вот уже два года,
точно как бы не в полном рассудке сидит (больная она), а по смерти родителя и совсем как
младенцем стала, без разговору: сидит без ног и только всем, кого увидит, с места кланяется;
кажись, не накорми ее, так она и три дня не спохватится. Я матушкину правую руку взял,
сложил: "благословите, говорю, матушка, со мной к венцу идет"; так юна у матушки руку с
чувством поцеловала, "много, говорит. верно, твоя мать горя перенесла". Вот эту книгу у
меня увидала: "что это ты, русскую историю стал читать? (А она мне и сама как-то раз в
Москве говорила: "ты бы образил себя хоть бы чем, хоть бы Русскую Историю Соловьева
прочел, ничего-то ведь ты не знаешь".) Это ты хорошо, сказала, так и делай, читай. Я тебе
реестрик сама напишу, какие тебе книги перво-на-перво надо прочесть; хочешь иль нет?" И
никогда-то, никогда прежде она со мной так не говорила, так что даже удивила меня; в
первый раз как живой человек вздохнул.
- Я этому очень рад, Парфен, - сказал князь с искренним чувством, - очень рад. Кто
знает, может, бог вас и устроит вместе.
- Никогда не будет того! - горячо вскричал Рогожин.
- Слушай, Парфен, если ты так ее любишь, неужто не захочешь ты заслужить ее
уважение? А если хочешь, так неужели не надеешься? Вот я давеча сказал, что для меня
чудная задача: почему она идет за тебя? Но хоть я и не могу разрешить, но все-таки
несомненно мне, что тут непременно должна же быть причина достаточная, рассудочная. В
любви твоей она убеждена; но наверно убеждена и в некоторых твоих достоинствах. Иначе
быть ведь не может! То, что ты сейчас сказал, подтверждает это. Сам ты говоришь, что
нашла же она возможность говорить с тобой совсем другим языком, чем прежде обращалась
и говорила. Ты мнителен и ревнив, потому и преувеличил все, что заметил дурного. Уж
конечно, она не так дурно думает о тебе, как ты говоришь. Ведь иначе значило бы, что она
сознательно в воду или под нож идет, за тебя выходя. Разве может быть это? Кто сознательно
в воду или под нож идет?
С горькою усмешкой прослушал Парфен горячие слова князя. Убеждение его, казалось,
было уже непоколебимо поставлено.
- Как ты тяжело смотришь теперь на меня, Парфен! - с тяжелым чувством вырвалось у
князя.
- В воду или под нож! - проговорил тот наконец. - Хе! Да потому-то и идет за меня, что
наверно за мной нож ожидает! Да неужто уж ты и впрямь, князь, до сих пор не спохватился,
в чем тут все дело?
- Не понимаю я тебя.
- Что ж, может, и впрямь не понимает, хе-хе! Говорят же про тебя, что ты… того.
Другого она любит, - вот что пойми! Точно так, как ее люблю теперь, точно так же она
другого теперь любит. А другой этот, знаешь ты кто? Это ты! Что, не знал что ли?
- Я!