Page 116 - Идиот

ворот ее продежурил, - померещилось что-то мне тогда. А она, знать, подглядела в окошко:
"что же бы ты, говорит, со мной сделал, кабы обман увидал?" Я не вытерпел, да и говорю:
"сама знаешь".
- Что же знает?
- А почему и я-то знаю! - злобно засмеялся Рогожин. - В Москве я ее тогда ни с кем не
мог изловить, хоть и долго ловил. Я ее тогда однажды взял да и говорю: "ты под венец со
мной обещалась, в честную семью входишь, а знаешь ты теперь кто такая? Ты, говорю, вот
какая!" - Ты ей сказал?
- Сказал.
- Ну?
- "Я тебя, говорит, теперь и в лакеи-то к себе, может, взять не захочу, не то что женой
твоей быть". - "А я, говорю, так не выйду, один конец!" - "А я, говорит, сейчас Келлера
позову, скажу ему, он тебя за ворота и вышвырнет". Я и кинулся на нее, да тут же до синяков
и избил.
- Быть не может! - вскричал князь.
- Говорю: было, - тихо, но сверкая глазами подтвердил Рогожин. - Полторы сутки ровно
не спал, не ел, не пил, из комнаты ее не выходил, на коленки пред ней становился: "Умру,
говорю, не выйду, пока не простишь, а прикажешь вывести - утоплюсь; потому - что я без
тебя теперь буду?" Точно сумасшедшая она была весь тот день, то плакала, то убивать меня
собиралась ножом, то ругалась надо мной. Залежева, Келлера и Земтюжникова, и всех
созвала, на меня им показывает, срамит. "Поедемте, господа, всей компанией сегодня в
театр, пусть он здесь сидит, коли выйти не хочет, я для него не привязана. А вам здесь,
Парфен Семеныч, чаю без меня подадут, вы, должно быть, проголодались сегодня".
Воротилась из театра одна: "они, говорит, трусишки и подлецы, "тебя боятся, да и меня
пугают: говорят, он так не уйдет, пожалуй, зарежет. А я вот как в спальню пойду, так дверь и
не запру за собой; вот как я тебя боюсь! Чтобы ты знал и видел это! Пил ты чай?" - "Нет,
говорю, и не стану". - "Была бы честь приложена, а уж очень не идет к тебе это". И как
сказала, так и сделала, комнату не заперла. На утро вышла - смеется: "Ты с ума сошел, что
ли, говорит? Ведь этак ты с голоду помрешь?" - "Прости", говорю. - "Не хочу прощать, не
пойду за тебя, сказано, Неужто ты всю ночь на этом кресле сидел, не спал?" - "Нет, говорю,
не спал". - "Как умен-то! А чай пить и обедать опять не будешь?" - "Сказал не буду -
прости!" - "Уж как это к тебе не идет, говорит, если б ты только знал, как к корове седло. Уж
не пугать ли ты меня вздумал? Экая мне беда какая, что ты голодный просидишь; вот
испугал-то!" Рассердилась, да ненадолго, опять шпынять меня принялась. И подивился я тут
на нее, что это у ней совсем этой злобы нет? А ведь она зло помнит, долго на других зло
помнит! Тогда вот мне в голову и пришло, что до того она меня низко почитает, что и зла-то
на мне большого держать не может. И это правда. "Знаешь ты, говорит, что такое папа
римский?" - "Слыхал", говорю. - "Ты, говорит, Парфен Семеныч, истории всеобщей ничего
не учился". - "Я ничему, говорю, не учился". - "Так вот я тебе, говорит, дам прочесть: был
такой один папа, и на императора одного рассердился, и тот у него три дня не пивши, не
евши, босой, на коленках, пред его дворцом простоял, пока тот ему не простил; как ты
думаешь, что тот император в эти три дня, на коленках-то стоя, про себя передумал и какие
зароки давал?.. Да постой, говорит, я тебе сама про это прочту!" Вскочила, принесла книгу:
"это стихи", говорит, и стала мне в стихах читать о том, как этот император в эти три дня
заклинался отомстить тому папе: "Неужели, говорит, это тебе не нравится, Парфен
Семенович?" - "Это все верно, говорю, что ты прочла". - Ага, сам говоришь, что верно,
значит и ты, может, зароки даешь, что: "выйдет она за меня, тогда-то я ей все и припомню,
тогда-то и натешусь над ней!" - "Не знаю, говорю, может, и думаю так". - "Как не знаешь?" -
"Так, говорю, не знаю, не о том мне все теперь думается". - "А о чем же ты теперь думаешь?"
- "А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит
твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке
вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем и не думал, все слушал,