Page 127 - Идиот

на себя клевещет. Гм, Рогожин за книгой, - разве уж это не "жалость", не начало "жалости"?
Разве уж одно присутствие этой книги не доказывает, что он вполне сознает свои отношения
к ней? А рассказ его давеча? Нет, это поглубже одной только страстности. И разве одну
только страстность внушает ее лицо? Да и может ли даже это лицо внушать теперь страсть?
Оно внушает страдание, оно захватывает всю душу, оно… и жгучее, мучительное
воспоминание прошло вдруг по сердцу князя.
Да, мучительное. Он вспомнил, как еще недавно он мучился, когда в первый раз он
стал замечать в ней признаки безумия. Тогда он испытал почти отчаяние. И как он мог
оставить ее, когда она бежала тогда от него к Рогожину? Ему самому следовало бы бежать за
ней, а не ждать известий. Но… неужели Рогожин до сих пор не заметил в ней безумия? Гм…
Рогожин видит во всем другие причины, страстные причины! И какая безумная ревность!
Что он хотел сказать давешним предположением своим? (Князь вдруг покраснел, и что-то
как будто дрогнуло в его сердце.) К чему, впрочем, и вспоминать про это? Тут безумство с
обеих сторон. А ему, князю, любить страстно эту женщину - почти немыслимо, почти было
бы жестокостью, бесчеловечностью. Да, да! Нет, Рогожин на себя клевещет; у него огромное
сердце, которое может и страдать и сострадать. Когда он узнает всю истину, и когда
убедится, какое жалкое существо эта поврежденная, полуумная, - разве не простит он ей
тогда все прежнее, все мучения свои? Разве не станет ее слугой, братом, другом,
провидением? Сострадание осмыслит и научит самого Рогожина. Сострадание есть
главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества. О, как он
непростительно и бесчестно виноват пред Рогожиным! Нет, не "русская душа потемки", а у
него самого на душе потемки, если он мог вообразить такой ужас. За несколько горячих и
сердечных слов в Москве Рогожин уже называет его своим братом, а он… Но это болезнь и
бред! Это все разрешится!.. Как мрачно сказал давеча Рогожин, что у него "пропадает вера"!
Этот человек должен сильно страдать. Он говорит, что "любит смотреть на эту картину"; не
любит, а, значит, ощущает потребность. Рогожин не одна только страстная душа; это
все-таки боец: он хочет силой воротить свою потерянную веру. Ему она до мучения теперь
нужна… Да! во что-нибудь верить! в кого-нибудь верить! А какая однако же странная эта
картина Гольбейна… А, вот эта улица! Вот, должно быть, и дом, так и есть, І 16, "дом
коллежской секретарши Филисовой. Здесь!" Князь позвонил и спросил Настасью
Филипповну.
Сама хозяйка дома ответила ему, что Настасья Филипповна еще с утра уехала в
Павловск к Дарье Алексеевне "и даже может произойти-с, что останутся там и несколько
дней". Филисова была маленькая, востроглазая и востролицая женщина, лет сорока, и
глядела лукаво и пристально. На вопрос ее об имени, - вопрос, которому она как бы с
намерением придала оттенок таинственности, - князь сначала было не хотел ответить; но
тотчас же воротился и настойчиво попросил передать его имя Настасье Филипповне.
Филисова приняла эту настойчивость с усиленным вниманием и с необыкновенно секретным
видом, которым видимо желала заявить, что: "не беспокойтесь, я поняла-с". Имя князя,
очевидно, произвело на нее сильнейшее впечатление. Князь рассеянно поглядел на нее,
повернулся и пошел назад в свою гостиницу. Но он вышел не с тем уже видом, с каким
звонил к Филисовой. С ним произошла опять, и как бы водно мгновение, необыкновенная
перемена: он опять шел бледный, слабый, страдающий, взволнованный; колена его дрожали,
и смутная, потерянная улыбка бродила на посинелых губах его: "внезапная идея" его вдруг
подтвердилась и оправдалась, и - он опять верил своему демону!
Но подтвердилась ли? Но оправдалась ли? Почему с ним опять эта дрожь, этот пот
холодный, этот мрак и холод душевный? Потому ли, что опять он увидел сейчас эти глаза?
Но ведь он и пошел же из Летнего Сада единственно с тем, чтоб их увидать! В этом ведь и
состояла его "внезапная идея". Он настойчиво захотел увидать эти "давешние глаза", чтоб
окончательно убедиться, что он непременно встретит их там, у этого дома. Это было
судорожное желание его, и отчего же он так раздавлен и поражен теперь тем, что их в самом
деле сейчас увидел? Точно не ожидал! Да, это были те самые глаза (и в том, что те самые нет