Page 131 - Идиот

террасу, где находился князь, несмотря на все просьбы князя не отгонять никого.
- Во-первых, никакой не будет почтительности, если их так распустить; а во-вторых, им
даже и неприлично… - обќяснил он, наконец, на прямой вопрос князя.
- Да почему же? - усовещевал князь, - право, вы меня всеми этими наблюдениями и
сторожением только мучаете. Мне одному скучно, я вам несколько раз говорил, а сами вы
вашим беспрерывным маханием рук и хождением на цыпочках еще больше тоску нагоняете.
Князь намекал на то, что Лебедев хоть и разгонял всех домашних под видом
спокойствия, необходимого больному, но сам входил к князю во все эти три дня чуть не
поминутно, и каждый раз сначала растворял дверь, просовывал голову, оглядывал комнату,
точно увериться хотел, тут ли? не убежал ли? и потом уже на цыпочках, медленно
крадущимися шагами, подходил к креслу, так что иногда невзначай пугал своего жильца.
Беспрерывно осведомлялся, не нужно ли ему чего, и когда князь стал ему, наконец, замечать,
чтоб он оставил его в покое, послушно и безмолвно оборачивался, пробирался обратно на
цыпочках к двери и все время, пока шагал, махал руками, как бы давая знать, что он только
так, что он не промолвит ни слова и что вот он уж и вышел, и не придет, и однако ж чрез
десять минут или, по крайней мере, чрез четверть часа являлся опять. Коля, имевший
свободный вход к князю, возбуждал тем самым в Лебедеве глубочайшее огорчение и даже
обидное негодование. Коля заметил, что Лебедев по получасу простаивает у двери и
подслушивает, что они говорят с князем, о чем, разумеется, и известил князя.
- Вы точно меня себе присвоили, что держите под замком, - протестовал князь, - по
крайней мере, на даче-то я хочу, чтобы было иначе, и будьте уверены, что буду принимать
кого угодно и выходить куда угодно.
- Без самомалейшего сомнения, - замахал руками Лебедев.
Князь пристально оглядел его с головы до ног.
- А что, Лукьян Тимофеевич, вы свой шкапчик, который у вас над кроватью в головах
висел, перевезли сюда?
- Нет, не перевез.
- Неужели там оставили?
- Невозможно везти, выламывать из стены надо… Крепко, крепко.
- Да, может, здесь точно такой же есть?
- Даже лучше, даже лучше, с тем и дачу купил.
- А-а. Это кого вы давеча ко мне не пускали? Час назад.
- Это… это генерала-с. Действительно не пускал, и ему к вам не стать. Я, князь,
человека этого глубоко уважаю; это… это великий человек-с; вы не верите? Ну, вот увидите,
а все-таки… лучше бы, сиятельнейший князь, вам не принимать его у себя-с.
- А почему бы так, позвольте вас спросить? И почему, Лебедев, вы стоите теперь на
цыпочках, а подходите ко мне всегда точно желаете секрет на ухо сообщить?
- Низок, низок, чувствую, - неожиданно отвечал Лебедев, с чувством постукивая себя в
грудь, - а генерал для вас не слишком ли будет гостеприимен-с?
- Слишком будет гостеприимен?
- Гостеприимен-с. Во-первых, он уж и жить у меня собирается; это бы пусть-с, да
азартен, в родню тотчас лезет. Мы с ним родней уже несколько раз сосчитались, оказалось,
что свояки. Вы тоже ему по матери племянником двоюродным оказываетесь, еще вчера мне
разќяснял. Если вы племянник, стало быть, и мы с вами, сиятельнейший князь, родня. Это бы
ничего-с, маленькая слабость, но сейчас уверял, что всю его жизнь, с самого прапорщичьего
чина и до самого одиннадцатого июня прошлого года у него каждый день меньше двухсот
персон за стол не садилось. Дошел, наконец, до того, что и не вставало, так что и обедали, и
ужинали, и чай пили часов по пятнадцать в сутки лет тридцать сряду без малейшего
перерыва, едва время было скатерть переменить. Один встает, уходит, другой приходит, а в
табельные и в царские дни и до трехсот человек доходило. А в день тысячелетия России так
семьсот человек начел. Это ведь страсть-с; этакие известия - признак очень дурной-с; этаких
гостеприимцев и принимать даже у себя страшно, я и подумал: не слишком ли для нас с вами