Page 145 - Идиот

был, повидимому, один из тех русских лежебок и тунеядцев, что проводили свою праздную
жизнь за границей, летом на водах, а зимой в парижском Шато-де-Флїре, где и оставили в
свой век необќятные суммы. Можно было положительно сказать, что, по крайней мере, одна
треть оброку всего прежнего крепостного состояния получалась содержателем парижского
Шато-де-Флїра (то-то счастливый-то человек!). Как бы то ни было, а беспечный П. воспитал
сиротку барченка по-княжески, нанимал ему гувернеров и гувернанток (без сомнения,
хорошеньких), которых кстати сам привозил из Парижа. Но последний в роде барский
отпрыск был идиот. Шато-де-флїрские гувернантки не помогли, и до двадцати лет наш
воспитанник не научился даже говорить ни на каком языке, не исключая и русского.
Последнее, впрочем, простительно. Наконец, в русскую крепостниковую голову П. зашла
фантазия, что идиота можно научить уму в Швейцарии, - фантазия, впрочем, логическая:
тунеядец и проприетер естественно мог вообразить, что за деньги даже и ум на рынке можно
купить, тем более в Швейцарии. Прошло пять лет лечения в Швейцарии у известного
какого-то профессора, и денег истрачены были тысячи: идиот, разумеется, умным не
сделался, но на человека, говорят, все-таки стал походить, без сомнения, с грехом пополам.
Вдруг П. умирает скоропостижно. Завещания, разумеется, никакого, дела по обыкновению в
беспорядке, наследников жадных куча, и которым уже нет ни малейшего дела до последних
в роде отпрысков, лечимых из милости от родового идиотизма в Швейцарии. Отпрыск, хоть
и идиот, а все-таки попробовал было надуть своего профессора и два года, говорят, успел
пролечиться у него даром, скрывая от него смерть своего благодетеля. Но профессор был сам
шарлатан порядочный; испугавшись наконец безденежья, а пуще всего аппетита своего
двадцатипятилетнего тунеядца, он обул его в свои старые штиблетишки, подарил ему свою
истрепанную шинель и отправил его из милости, в третьем классе, nach Russland, - с плеч
долой из Швейцарии. Казалось бы, счастье повернулось к нашему герою задом. Не тут-то
было-с: фортуна, убивающая голодною смертью целые губернии, проливает все свои дары
разом на аристократика, как Крыловская Туча пронесшаяся над иссохшим полем и
разлившаяся над океаном. Почти в самое то мгновение, как явился он из Швейцарии в
Петербург, умирает в Москве один из родственников его матери (бывшей, разумеется, из
купчих), старый бездетный бобыль, купец, бородач и раскольник, и оставляет несколько
миллионов наследства, бесспорного, круглого, чистого, наличного и (вот бы нам с вами,
читатель!) все это нашему отпрыску, все это нашему барону, лечившемуся от идиотизма в
Швейцарии! Ну, тут уже музыка заиграла не та. Около нашего барона в штиблетах,
приударившего было за одною известною красавицей-содержанкой, собралась вдруг целая
толпа друзей и приятелей, нашлись даже родственники, а пуще всего целые толпы
благородных дев, алчущих и жаждущих законного брака, и чего же лучше: аристократ,
миллионер, идиот - все качества разом, такого мужа и с фонарем не отыщешь, и на заказ не
сделаешь!.." - Это… это уж я не понимаю! - вскричал Иван Федорович в высочайшей
степени негодования.
- Перестаньте, Коля! - вскричал князь умоляющим голосом. Раздались восклицания со
всех сторон.
- Читать! Читать во что бы то ни стало! - отрезала Лизавета Прокофьевна, видимо с
чрезвычайным усилием себя сдерживая. - Князь! Если оставят читать - мы поссоримся.
Нечего было делать, Коля, разгоряченный, красный, в волнении, взволнованным
голосом стал продолжать чтение:
"Но между тем как скороспелый миллионер наш находился, так сказать, в эмпиреях,
произошло совершенно постороннее обстоятельство. В одно прекрасное утро является к
нему один посетитель, с спокойным и строгим лицом, с вежливою, но достойною и
справедливою речью, одетый скромно и благородно, с видимым прогрессивным оттенком в
мысли, и в двух словах обќясняет причину своего визита: он - известный адвокат; ему
поручено одно дело одним молодым человеком; он является от его имени. Этот молодой
человек есть ни более ни менее как сын покойного П., хотя носит другое имя.
Сладострастный П., обольстив в своей молодости одну честную, бедную девушку, из