Page 140 - Идиот

замечал теперь все быстро и жадно и даже, может, и то, чего совсем не было), что штатское
платье Евгения Павловича производило всеобщее и какое-то необыкновенно сильное
удивление, до того, что даже все остальные впечатления на время забылись и изгладились.
Можно было подумать, что в этой перемене костюма заключалось что-то особенно важное.
Аделаида и Александра с недоумением расспрашивали Евгения Павловича. Князь Щ., его
родственник, даже с большим беспокойством; генерал говорил почти с волнением. Одна
Аглая любопытно, но совершенно спокойно поглядела с минуту на Евгения Павловича, как
бы желая только сравнить, военное или штатское платье ему более к лицу, но чрез минуту
отворотилась и уже не глядела на него более. Лизавета Прокофьевна тоже ни о чем не
захотела спрашивать, хотя, может быть, и она несколько беспокоилась. Князю показалось,
что Евгений Павлович как будто у ней не в милости.
- Удивил, изумил! - твердил Иван Федорович в ответ на все вопросы. - Я верить не
хотел, когда еще давеча его в Петербурге встретил. И зачем так вдруг, вот задача? Сам
первым делом кричит, что не надо стулья ломать.
Из поднявшихся разговоров оказалось, что Евгений Павлович возвещал об этой
отставке уже давным-давно; но каждый раз говорил так не серьезно, что и поверить ему
было нельзя. Да он и о серьезных-то вещах говорил всегда с таким шутливым видом, что
никак его разобрать нельзя, особенно если сам захочет, чтобы не разобрали.
- Я ведь на время, на несколько месяцев, самое большее год в отставке пробуду, -
смеялся Радомский.
- Да надобности нет никакой, сколько я, по крайней мере, знаю ваши дела, - все еще
горячился генерал.
- А поместья обќехать? Сами советовали; а я и за границу к тому же хочу…
Разговор, впрочем, скоро переменился; но слишком особенное и все еще
продолжавшееся беспокойство все-таки выходило, по мнению наблюдавшего князя, из
мерки, и что-то тут наверно было особенное.
- Значит, "бедный рыцарь" опять на сцене? - спросил было Евгений Павлович, подходя
к Аглае.
К изумлению князя, та оглядела его в недоумении и вопросительно, точно хотела дать
ему знать, что и речи между ними о "рыцаре бедном" быть не могло, и что она даже не
понимает вопроса.
- Да поздно, поздно теперь в город посылать за Пушкиным, поздно! - спорил Коля с
Лизаветой Прокофьевной, выбиваясь изо всех сил: - три тысячи раз говорю вам: поздно.
- Да, действительно, посылать теперь в город поздно, - подвернулся и тут Евгений
Павлович, поскорее оставляя Аглаю; - я думаю, что и лавки в Петербурге заперты, девятый
час, - подтвердил он, вынимая часы.
- Столько ждали, не хватились, можно до завтра перетерпеть, - ввернула Аделаида.
- Да и неприлично, - прибавил Коля, - великосветским людям очень-то литературой
интересоваться. Спросите у Евгения Павлыча. Гораздо приличнее желтым шарабаном с
красными колесами.
- Опять вы из книжки, Коля, - заметила Аделаида.
- Да он иначе и не говорит, как из книжек, - подхватил Евгений Павлович, - целыми
фразами из критических обозрений выражается. Я давно имею удовольствие знать разговор
Николая Ардалионовича, но на этот раз он говорит не из книжки. Николай Ардалионович
явно намекает на мой желтый шарабан с красными колесами. Только я уж его променял, вы
опоздали.
Князь прислушивался к тому, что говорил Радомский… Ему показалось, что он держит
себя прекрасно, скромно, весело, и особенно понравилось, что он с таким совершенным
равенством и по-дружески говорит с задиравшим его Колей.
- Что это? - обратилась Лизавета Прокофьевна к Вере, дочери Лебедева, которая стояла
пред ней с несколькими книгами в руках, большого формата, превосходно переплетенными и
почти новыми.