Page 142 - Идиот
P. 142

нигилистов  ушли-с.  Вы  напрасно  думаете  их  вашим  свидетельством  сконфузить,  ваше
               превосходительство;  они  не  сконфузятся-с.  Нигилисты  все-таки  иногда  народ  сведущий,
               даже ученый, а эти - дальше пошли-с, потому что прежде всего деловые-с. Это собственно
               некоторое последствие нигилизма, но не прямым путем, а по наслышке и косвенно, и не в
               статейке  какой-нибудь  журнальной  заявляют  себя,  а  уж  прямо  на  деле-с;  не  о
               бессмысленности, например, какого-нибудь там Пушкина дело идет, и не насчет, например,
               необходимости распадения на части России; нет-с, а теперь уже считается прямо за право,
               что если очень чего-нибудь захочется, то уж ни пред какими преградами не останавливаться,
               хотя  бы  пришлось  укокошить  при  этом  восемь  персон-с.  Но,  князь,  я  все-таки  вам  не
               советовал бы…
                     Но князь уже шел отворять дверь гостям.
                     - Вы  клевещете,  Лебедев,  -  проговорил  он,  улыбаясь,  -  вас  очень  огорчил  ваш
               племянник.  Не  верьте  ему,  Лизавета  Прокофьевна.  Уверяю  вас,  что  Горские  и  Даниловы
               только  случаи,  а  эти  только…  ошибаются…  Только  мне  бы  не  хотелось  здесь,  при  всех.
               Извините, Лизавета Прокофьевна, они войдут, я их вам покажу, а потом уведу. Пожалуйте,
               господа!
                     Его  скорее  беспокоила  другая  мучительная  для  него  мысль,  Ему  мерещилось:  уж  не
               подведено ли кем это дело теперь, именно к этому часу и времени, заранее, именно к этим
               свидетелям  и,  может  быть,  для  ожидаемого  срама  его,  а  не  торжества?  Но  ему  слишком
               грустно было за свою "чудовищную и злобную мнительность". Он умер бы, кажется, если бы
               кто-нибудь узнал, что у него такая мысль на уме, и в ту минуту как вошли его новые гости,
               он  искренно  готов  был  считать  себя,  из  всех,  которые  были  кругом  его,  последним  из
               последних в нравственном отношении.
                     Вошло  пять  человек,  четыре  человека  новых  гостей  и  пятый  вслед  за  ними  генерал
               Иволгин,  разгоряченный,  в  волнении  и  в  сильнейшем  припадке  красноречия.  "Этот-то  за
               меня непременно!" с улыбкой подумал князь. Коля проскользнул вместе со всеми: он горячо
               говорил с Ипполитом, бывшим в числе посетителей; Ипполит слушал и усмехался.
                     Князь  рассадил  гостей.  Все  они  были  такой  молоденький,  такой  даже
               несовершеннолетний народ, что можно было подивиться и случаю, и всей происшедшей от
               него церемонии. Иван Федорович Епанчин, например, ничего не знавший и не понимавший в
               этом  "новом  деле",  даже  вознегодовал,  смотря  на  такую  юность,  и  наверно  как-нибудь
               протестовал  бы,  если  бы  не  остановила  его  странная  для  него  горячность  его  супруги  к
               партикулярным интересам князя. Он, впрочем, остался отчасти из любопытства, отчасти по
               доброте  сердца,  надеясь  даже  помочь  и  во  всяком  случае  пригодиться  авторитетом;  но
               поклон  ему  издали  вошедшего  генерала  Иволгина  привел  его  снова  в  негодование;  он
               нахмурился и решился упорно молчать.
                     В числе четырех молоденьких посетителей один, впрочем, был лет тридцати, отставной
               "поручик  из  рогожинской  компании,  боксер  и  сам  дававший  по  пятнадцати  целковых
               просителям".  Угадывалось,  что  он  сопровождает  остальных  для  куража,  в  качестве
               искреннего  друга  и,  буде  окажется  надобность,  для  поддержки.  Между  остальными  же
               первое место и первую роль занимал тот, за которым числилось название "сына Павлищева",
               хоть  он  и  рекомендовался  Антипом  Бурдовским.  Это  был  молодой  человек,  бедно  и
               неряшливо  одетый,  в  сюртуке,  с  засаленными  до  зеркального  лоску  рукавами,  с  жирною,
               застегнутою  до  верху  жилеткой,  с  исчезнувшим  куда-то  бельем,  с  черным  шелковым
               замасленным  до-нельзя  и  скатанным  в  жгут  шарфом,  с  немытыми  руками,  с  чрезвычайно
               угреватым лицом, белокурый и, если можно так выразиться, с невинно-нахальным взглядом.
               Он был не низкого роста, худощавый, лет двадцати двух. Ни малейшей иронии, ни малейшей
               рефлексии не выражалось в лице его; напротив, полное, тупое упоение собственным правом
               и  в  то  же  время  нечто  доходившее  до  странной  и  беспрерывной  потребности  быть  и
               чувствовать себя постоянно обиженным. Говорил он с волнением, торопясь и запинаясь, как
               будто  не  совсем  выговаривая  слова,  точно  был  косноязычный  или  даже  иностранец,  хотя,
               впрочем, был происхождения совершенно русского.
   137   138   139   140   141   142   143   144   145   146   147