Page 167 - Идиот

Аглая ушла не простившись.
Но приключения этого вечера тем еще не кончились; Лизавете Прокофьевне пришлось
вынести еще одну весьма неожиданную встречу.
Она не успела еще сойти с лестницы на дорогу (огибающую кругом парк), как вдруг
блестящий экипаж, коляска, запряженная двумя белыми конями, промчалась мимо дачи
князя. В коляске сидели две великолепные барыни. Но, проехав не более десяти шагов мимо,
коляска вдруг остановилась; одна из дам быстро обернулась, точно внезапно усмотрев
какого-то необходимого ей знакомого.
- Евгений Павлыч! Это ты? - крикнул вдруг звонкий, прекрасный голос, от которого
вздрогнул князь, и может быть, еще кто-нибудь: - ну, как я рада, что, наконец, разыскала! Я
послала к тебе в город нарочного; двух! Целый день тебя ищут! Евгений Павлович стоял на
ступеньках лестницы как пораженный громом. Лизавета Прокофьевна тоже стала на месте,
но не в ужасе и оцепенении, как Евгений Павлович: она посмотрела на дерзкую так же гордо
и с таким же холодным презрением, как пять минут назад на "людишек", и тотчас же
перевела свой пристальный взгляд на Евгения Павловича.
- Новость! - продолжал звонкий голос: - за Купферовы векселя не бойся; Рогожин
скупил за тридцать, я уговорила. Можешь быть спокоен, хоть месяца три еще. А с Бискупом
и со всею этою дрянью наверно сладимся, по знакомству! Ну, так вот, все, значит,
благополучно. Будь весел. До завтра! Коляска тронулась и быстро исчезла.
- Это помешанная! - крикнул, наконец, Евгений Павлович, покраснев от негодования и
в недоумении оглядываясь кругом: - я знать не знаю, что она говорила! Какие векселя? Кто
она такая?
Лизавета Прокофьевна продолжала глядеть на него еще секунды две; наконец быстро и
круто направилась к своей даче, а за нею все. Ровно чрез минуту на террасу к князю явился
обратно Евгений Павлович в чрезвычайном волнении.
- Князь, по правде, вы не знаете, что это значит?
- Ничего не знаю, - ответил князь, бывший и сам в чрезвычайном и болезненном
напряжении.
- Нет?
- Нет.
- И я не знаю, - засмеялся вдруг Евгений Павлович. - Ей богу, никаких сношений по
этим векселям не имел, ну, верите честному слову!.. Да что с вами, вы в обморок падаете?
- О, нет, нет, уверяю вас, нет…

XI.

Только на третий день Епанчины вполне умилостивились. Князь хоть и обвинил себя
во многом, по обыкновению, и искренно ожидал наказания, но все-таки у него было сначала
полное внутреннее убеждение, что Лизавета Прокофьевна не могла на него рассердиться
серьезно, а рассердилась больше на себя самое. Таким образом такой долгий срок вражды
поставил его к третьему дню в самый мрачный тупик. Поставили и другие обстоятельства, но
одно из них преимущественно. Все три дня оно разрасталось прогрессивно в мнительности
князя (а князь с недавнего времени винил себя в двух крайностях: в необычной
"бессмысленной и назойливой" своей доверчивости и в то же время в "мрачной, низкой"
мнительности). Одним словом, в конце третьего дня приключение с эксцентрическою дамой,
разговаривавшею из своей коляски с Евгением Павловичем, приняло в уме его устрашающие
и загадочные размеры. Сущность загадки, кроме других сторон дела, состояла для князя в
скорбном вопросе: он ли именно виноват и в этой новой "чудовищности", или только… Но
он не договаривал, кто еще. Что же касается до букв Н. Ф. Б., то, на его взгляд, тут была одна
только невинная шалость, самая даже детская шалость, так что и задумываться об этом"