Page 171 - Идиот

дней, то непременно втянется в этот мир безвозвратно, и этот же мир и выпадет, ему впредь
на долю. Но он не рассуждал и десяти минут и тотчас решил, что бежать "невозможно", что
это будет почти малодушие, что пред ним стоят такие задачи, что не разрешить или по
крайней мере не употребить всех сил к разрешению их он не имеет теперь никакого даже и
права. В таких мыслях воротился он домой и вряд ли и четверть часа гулял. Он был вполне
несчастен в эту минуту.
Лебедева все еще не было дома, так что под вечер к князю успел ворваться Келлер, не
хмельной, но с излияниями и признаниями. Он прямо обќявил, что пришел рассказать князю
всю жизнь и что для того и остался в Павловске. Выгнать его не было ни малейшей
возможности: не пошел бы ни за что. Келлер приготовился было говорить очень долго и
очень нескладно, но вдруг почти с первых слов перескочил к заключению и обќявил, что он
до того было потерял "всякий призрак нравственности ("единственно от безверия во
всевышнего"), что даже воровал.
- Можете себе представить!" - Послушайте, Келлер, я бы на вашем месте лучше не
признавался в этом без особой нужды, - начал было князь, - а впрочем, ведь вы, может быть,
нарочно на себя наговариваете?
- Вам, единственно вам одному, и единственно для того, чтобы помочь своему
развитию! Больше никому; умру и под саваном унесу мою тайну! Но, князь, если бы вы
знали, если бы вы только знали, как трудно в наш век достать денег! Где же их ваять,
позвольте вас спросить после этого? Один ответ: "неси золото и бриллианты, под них и
дадим", то-есть именно то, чего у меня нет, можете вы себе это представить? Я наконец
рассердился, постоял, постоял. "А под изумруды, говорю, дадите?" - "И под изумруды,
говорит, дам". - "Ну и отлично", говорю, надел шляпу и вышел; чорт с вами, подлецы вы
этакие! Ей богу!
- А у вас разве были изумруды?
- Какие у меня изумруды! О, князь, как вы еще светло и невинно, даже, можно сказать,
пастушески смотрите на жизнь!
Князю стало, наконец, не то чтобы жалко, а так как бы совестно. У него даже
мелькнула мысль: "Нельзя ли что-нибудь сделать из этого человека чьим-нибудь хорошим
влиянием?" Собственное свое влияние он считал по некоторым причинам весьма негодным, -
не из самоумаления, а по некоторому особому взгляду на вещи. Мало-по-малу они
разговорились, и до того, что и разойтись не хотелось. Келлер с необыкновенною
готовностью признавался в таких делах, что возможности не было представить себе, как это
можно про такие дела рассказывать. Приступая к каждому рассказу, он уверял
положительно, что кается и внутренно "полон слез", а между тем рассказывал так, как будто
гордился поступком, и в то же время до того иногда смешно, что он и князь хохотали,
наконец, как сумасшедшие.
- Главное то, что в вас какая-то детская доверчивость и необычайная правдивость, -
сказал, наконец, князь; - знаете ли, что уж этим одним вы очень выкупаете?
- Благороден, благороден, рыцарски благороден! - подтвердил в умилении Келлер: - но
знаете, князь, все только в мечтах и, так сказать, в кураже, на деле же никогда не выходит! А
почему так? и понять не могу.
- Не отчаивайтесь. Теперь утвердительно можно сказать, что вы мне всю подноготную
вашу представили; по крайней мере, мне кажется, что к тому, что вы рассказали, теперь
больше ведь уж ничего, прибавить нельзя, ведь так?
- Нельзя?! - с каким-то сожалением воскликнул Келлер: - о, князь, до такой степени вы
еще, так сказать, по-швейцарски понимаете человека.
- Неужели еще можно прибавить? - с робким удивлением выговорил князь: - так чего
же вы от меня ожидали, Келлер, скажите пожалуста, и зачем пришли с вашею исповедью?
- От вас? Чего ждал? Во-первых, на одно ваше простодушие посмотреть приятно; с
вами посидеть и поговорить приятно; я, по крайней мере, знаю, что предо мной
добродетельнейшее лицо, а во-вторых… во-вторых…