Page 173 - Идиот

князь.
- Да ведь что в раскаянии-то! Точь-в-точь как и я вчера: "низок, низок", а ведь одни
только слова-с!
- Так у вас только одни слова были? А я было думал…
- Ну, вот вам, одному только вам обќявлю истину, потому что вы проницаете человека:
и слова, и дело, и ложь, и правда - все у меня вместе и совершенно искренно. Правда и дело
состоят у меня в истинном раскаянии, верьте, не верьте, вот поклянусь, а слова и ложь
состоят в адской (и всегда присущей) мысли, как бы и тут уловить человека, как бы и чрез
слезы раскаяния выиграть! Ей богу так! Другому не сказал бы, - засмеется или плюнет; но
вы, князь, вы рассудите по-человечески.
- Ну, вот, точь-в-точь и он говорил мне сейчас, - вскричал князь, - и оба вы точно
хвалитесь! вы даже меня удивляете, только он искреннее вашего, а вы в решительное
ремесло обратили. Ну, довольно, не морщитесь, Лебедев, и не прикладывайте руки к сердцу.
Не скажете ли вы мне чего-нибудь? Вы даром не зайдете…
Лебедев закривлялся и закоробился.
- Я вас целый день поджидал, чтобы задать вам один вопрос; ответьте хоть раз в жизни
правду с первого слова: участвовали вы сколько-нибудь в этой вчерашней коляске или нет?
Лебедев опять закривлялся, начал хихикать, потирал руки, даже, наконец, расчихался,
но все еще не решался что-нибудь выговорить.
- Я вижу, что участвовали.
- Но косвенно, единственно только косвенно! Истинную правду говорю! Тем только и
участвовал, что дал своевременно знать известной особе, что собралась у меня такая
компания, и что присутствуют некоторые лица.
- Я знаю, что вы вашего сына туда посылали, он мне сам давеча говорил, но что ж это
за интрига такая! - воскликнул князь в нетерпении.
- Не моя интрига, не моя, - отмахивался Лебедев, - тут другие, другие, и скорее, так
сказать, фантазия чем интрига.
- Да в чем же дело, разќясните ради Христа? Неужели вы не понимаете, что это прямо
до меня касается? Ведь тут чернят Евгения Павловича.
- Князь! Сиятельнейший князь! - закоробился опять Лебедев: - ведь вы не позволяете
говорить всю правду; я ведь уже вам начинал о правде; не раз; вы не позволили
продолжать…
Князь помолчал и подумал.
- Ну, хорошо; говорите правду, - тяжело проговорил он, видимо после большой борьбы.
- Аглая Ивановна… - тотчас же начал Лебедев.
- Молчите, молчите, - неистово закричал князь, весь покраснев от негодования, а может
быть, и от стыда. - Быть этого не может, все это вздор! Все это вы сами выдумали, или такие
же сумасшедшие. И чтоб я никогда не слыхал от вас этого более!
Поздно вечером, часу уже в одиннадцатом, явился Коля с целым коробом известий.
Известия его были двоякие: петербургские и павловские. Он на-скоро рассказал главные из
петербургских (преимущественно об Ипполите и о вчерашней истории), с тем чтоб опять
перейти к ним потом, и поскорее перешел к павловским. Три часа тому назад воротился он
из Петербурга и, не заходя к князю, прямо отправился к Епанчиным. "Там ужас что такое!"
Разумеется, на первом плане коляска, но наверно тут что-то такое и еще случилось, что-то
такое им с князем неизвестное. "Я, разумеется, не шпионил и допрашивать никого не хотел;
впрочем, приняли меня хорошо, так хорошо, что я даже не ожидал, но о вас, князь, ни
слова!" Главнее и занимательнее всего то, что Аглая поссорилась давеча с своими за Ганю. В
каких подробностях состояло дело - неизвестно, но только за Ганю (вообразите себе это!), и
даже ужасно ссорятся, стало быть, что-то важное. Генерал приехал поздно, приехал
нахмуренный, приехал с Евгением Павловичем, которого превосходно приняли, а сам
Евгений Павлович удивительно весел и мил. Самое же капитальное известие в том, что
Лизавета Прокофьевна, безо всякого шуму, позвала к себе Варвару Ардалионовну, сидевшую