Page 174 - Идиот

у девиц, и раз навсегда выгнала ее из дому, самым учтивейшим, впрочем, образом, - "от
самой Вари слышал". Но когда Варя вышла от Лизаветы Прокофьевны и простилась с
девицами, то те и не знали, что ей отказано от дому раз навсегда, и что она в последний раз с
ними прощается.
- Но Варвара Ардалионовна была у меня.в семь часов? спросил удивленный князь.
- А выгнали ее в восьмом или в восемь. Мне очень жаль Варю, жаль Ганю… у них, без
сомнения, вечные интриги, без этого им невозможно. И никогда-то я не мог знать, что они
замышляют, и не хочу узнавать. Но уверяю вас, милый, добрый мой князь, что в Гане есть
сердце. Это человек во многих отношениях, конечно, погибший, но во многих отношениях в
нем есть такие черты, которые стоит поискать, чтобы найти, и я никогда не прощу себе, что
прежде не понимал его… Не знаю, продолжать ли мне теперь после истории с Варей.
Правда, я поставил себя с первого начала совершенно независимо и отдельно, но все-таки
надо обдумать.
- Вы напрасно слишком жалеете брата, - заметил ему князь; - если уж до того дошло
дело, стало быть, Гаврила Ардалионович опасен в глазах Лизаветы Прокофьевны, а, стало
быть, известные надежды его утверждаются.
- Как, какие надежды! - в изумлении вскричал Коля: - уж не думаете ли вы, что Аглая…
этого быть не может!
Князь промолчал.
- Вы ужасный скептик, князь, - минуты чрез две прибавил Коля, - я замечаю, что с
некоторого времени вы становитесь чрезвычайный скептик; вы начинаете ничему не верить
и все предполагать… а правильно я употребил в этом случае слово "скептик"?
- Я думаю, что правильно, хотя, впрочем, наверно и сам не знаю.
- Но я сам от слова "скептик" отказываюсь, а нашел новое обќяснение, - закричал вдруг
Коля, - вы не скептик, а ревнивец! Вы адски ревнуете Ганю к известной гордой девице!
Сказав это, Коля вскочил и расхохотался так, как, может быть, никогда ему не
удавалось смеяться. Увидав, что князь весь покраснел, Коля еще пуще захохотал; ему ужасно
понравилась мысль, что князь ревнует к Аглае, но он умолк тотчас же, заметив, что тот
искренно огорчился. Затем они очень серьезно и озабоченно проговорили еще час или
полтора.
На другой день князь по одному неотлагаемому делу целое утро пробыл в Петербурге.
Возвращаясь в Павловск уже в пятом часу пополудни, он сошелся в воксале железной дороги
с Иваном Федоровичем. Тот быстро схватил его за руку, осмотрелся кругом, как бы в испуге,
и потащил князя с собой в вагон первого класса, чтоб ехать вместе. Он сгорал желанием
переговорить о чем-то важном.
- Во-первых, милый князь, на меня не сердись, и если было что с моей стороны -
позабудь. Я бы сам еще вчера к тебе зашел, но не знал как на этот счет Лизавета
Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я хожу, ничего не
понимаю. А что до тебя, то, по-моему, ты меньше всех нас виноват, хотя, конечно, чрез тебя
много вышло. Видишь, князь, быть филантропом приятно, но не очень. Сам, может, уже
вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
Генерал долго еще продолжал в этом роде, но слова его были удивительно бессвязны.
Видно было, что он потрясен и смущен чрезвычайно чем-то до крайности ему непонятным.
- Для меня нет сомнения, что ты тут не при чем, - высказался наконец он яснее, - но не
посещай нас некоторое время, прошу тебя дружески, впредь до перемены ветра. - Что же
касается до Евгения Павлыча, - вскричал он с необыкновенным жаром, - то все это
бессмысленная клевета, клевета из клевет! Это наговор, тут интрига, желание все разрушить
и нас поссорить. Видишь, князь, говорю тебе на ухо: между нами и Евгением Павлычем не
сказано еще ни одного слова, понимаешь? Мы не связаны ничем, - но это слово может быть
сказано, и даже скоро, и даже, может быть, очень скоро! Так вот чтобы повредить! а зачем,
почему - не понимаю! Женщина удивительная, женщина эксцентрическая, до того ее боюсь,
что едва сплю. И какой экипаж, белые кони, ведь это шик, ведь это именно то, что