Page 23 - Идиот

сердце ничего, кроме глубочайшего презрения, презрения до тошноты, наступившего тотчас
же после первого удивления. Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все
равно будет, если он сейчас же и на ком угодно женится, но что она приехала не позволить
ему этот брак, и не позволить по злости, единственно потому, что ей так хочется, и что
следственно так и быть должно, - "ну хоть для того, чтобы мне только посмеяться над тобой
вволю, потому что теперь и я наконец смеяться хочу".
Так по крайней мере она выражалась; всего, что было у ней на уме, она, может быть, и
не высказала. Но покамест новая Настасья Филипповна хохотала и все это излагала,
Афанасий Иванович обдумывал про себя это дело и, по возможности, приводил в порядок
несколько разбитые свои мысли. Это обдумывание продолжалось не мало времени; он
вникал и решался окончательно почти две недели; но чрез две недели его решение было
принято. Дело в том, что Афанасию Ивановичу в то время было уже около пятидесяти лет, и
человек он был в высшей степени солидный и установившийся. Постановка его в свете и в
обществе давным-давно совершилась на самых прочных основаниях. Себя, свой покой и
комфорт он любил и ценил более всего на свете, как и следовало в высшей степени
порядочному человеку. Ни малейшего нарушения, ни малейшего колебания не могло быть
допущено в том, что всею жизнью устанавливалось и приняло такую прекрасную форму. С
другой стороны, опытность и глубокий взгляд на вещи подсказали Тоцкому очень скоро и
необыкновенно верно, что он имеет теперь дело с существом совершенно из ряду вон, что
это именно такое существо, которое не только грозит, но и непременно сделает, и, главное,
ни пред чем решительно не остановится, тем более что решительно ничем в свете не
дорожит, так что даже и соблазнить его невозможно. Тут, очевидно, было что-то другое,
подразумевалась какая-то душевная и сердечная бурда, - что-то в роде какого-то
романического негодования, бог знает на кого и за что, какого-то ненасытимого чувства
презрения, совершенно выскочившего из мерки, - одним словом, что-то в высшей степени
смешное и недозволенное в порядочном обществе и с чем встретиться для всякого
порядочного человека составляет чистейшее божие наказание. Разумеется, с богатством и со
связями Тоцкого можно было тотчас же сделать какое-нибудь маленькое и совершенно
невинное злодейство, чтоб избавиться от неприятности. С другой стороны, было очевидно,
что и сама Настасья Филипповна почти ничего не в состоянии сделать вредного, в смысле
например, хоть юридическом; даже и скандала не могла бы сделать значительного, потому
что так легко ее можно было всегда ограничить. Но все это в таком только случае, если бы
Настасья Филипповна решилась действовать, как все, и как вообще в подобных случаях
действуют, не выскакивая слишком эксцентрично из мерки. Но тут-то и пригодилась
Тоцкому его верность взгляда: он сумел разгадать, что Настасья Филипповна и сама отлично
понимает, как безвредна она в смысле юридическом, но что у ней совсем другое на уме и… в
сверкавших глазах ее. Ничем не дорожа, а пуще всего собой (нужно было очень много ума и
проникновения, чтобы догадаться в эту минуту, что она давно уже перестала дорожить
собой, и чтоб ему, скептику и светскому цинику, поверить серьезности этого чувства),
Настасья Филипповна в состоянии была самое себя погубить, безвозвратно и безобразно,
Сибирью и каторгой, лишь бы надругаться над человеком, к которому она питала такое
бесчеловечное отвращение. Афанасий Иванович никогда не скрывал, что он был несколько
трусоват или, лучше сказать, в высшей степени консервативен. Если б он знал, например, что
его убьют под венцом, или произойдет что-нибудь в этом роде, чрезвычайно неприличное,
смешное и непринятое в обществе, то он конечно бы испугался, но при этом не столько того,
что его убьют и ранят до крови, или плюнут всепублично в лицо и пр., и пр., а того, что это
произойдет с ним в такой неестественной и непринятой форме. А ведь Настасья Филипповна
именно это и пророчила, хотя еще и молчала об этом; он знал, что она в высшей степени его
понимала и изучила, а следственно знала, чем в него и ударить. А так как свадьба
действительно была еще только в намерении, то Афанасий Иванович смирился и уступил
Настасье Филипповне.
Решению его помогло и еще одно обстоятельство: трудно было вообразить себе, до