Page 253 - Идиот

написала: "не беспокойтесь"; разве вы можете беспокоиться?.. Если бы было можно, я бы
целовала следы ваших ног. О, я не равняюсь с вами… Смотрите на подпись, скорее смотрите
на подпись!"
"Я однако же замечаю (писала она в другом письме), что я вас с ним соединяю, и ни
разу не спросила еще, любите ли вы его? Он вас полюбил, видя вас только однажды. Он о вас
как о "свете" вспоминал; это его собственные слова, я их от него слышала. Но я и без слов
поняла, что вы для него свет. Я целый месяц подле него прожила и тут поняла, что и вы его
любите; вы и он для меня одно".
"Что это (пишет она еще)? вчера я прошла мимо вас, и вы как будто покраснели? Не
может быть, это мне так показалось. Если вас привести даже в самый грязный вертеп и
показать вам обнаженный порок, то вы не должны краснеть; вы никак не можете негодовать
из-за обиды. Вы можете ненавидеть всех подлых и низких, но не за себя, а за других, за тех,
кого они обижают. Вас же никому нельзя обидеть. Знаете, мне кажется, вы даже должны
любить меня. Для меня вы то же, что и для него: светлый дух; ангел не может ненавидеть, не
может и не любить. Можно ли любить всех, всех людей, всех своих ближних, - я часто
задавала себе этот вопрос? Конечно: нет, и даже неестественно. В отвлеченной любви к
человечеству любишь почти всегда одного себя. Но это нам невозможно, а вы другое дело:
как могли бы вы не любить хоть кого-нибудь, когда вы ни с кем себя не можете сравнивать,
и когда вы выше всякой обиды, выше всякого личного негодования? Вы одни можете любить
без эгоизма, вы одни можете любить не для себя самой, а для того, кого вы любите. О, как
горько было бы мне узнать, что вы чувствуете из-за меня стыд или гнев! Тут ваша погибель:
вы разом сравняетесь со мной…
"Вчера я, встретив вас, пришла домой и выдумала одну картину. Христа пишут
живописцы все по евангельским сказаниям; я бы написала иначе: я бы изобразила его
одного, - оставляли же его иногда ученики одного. Я оставила бы с ним только одного
маленького ребенка. Ребенок играл подле него; может быть, рассказывал ему что-нибудь на
своем детском языке, Христос его слушал, но теперь задумался; рука его невольно,
забывчиво осталась на светлой головке ребенка. Он смотрит вдаль, в горизонт; мысль
великая, как весь мир, покоится в его взгляде; лицо грустное. Ребенок замолк, облокотился
на его колена, и подперши ручкой щеку, поднял головку и задумчиво, как дети иногда
задумываются, пристально на него смотрит. Солнце заходит… Вот моя картина! Вы
невинны, и в вашей невинности все совершенство ваше. О, помните только это! Что вам за
дело до моей страсти к вам? Вы теперь уже моя, я буду всю жизнь около вас… Я скоро
умру".
Наконец, в самом последнем письме было:
"Ради бога, не думайте обо мне ничего; не думайте тоже, что я унижаю себя тем, что
так пишу вам, или что я принадлежу к таким существам, которым наслаждение себя
унижать, хотя бы даже и из гордости. Нет, у меня свои утешения; но мне трудно вам
разъяснить это. Мне трудно было бы даже и себе сказать это ясно, хоть я и мучаюсь этим. Но
я знаю, что не могу себя унизить даже и из припадка гордости. А к самоунижению от
чистоты сердца я не способна. А стало быть, я вовсе и не унижаю себя.
"Почему я вас хочу соединить: для вас, или для себя? Для себя, разумеется, тут все
разрешения мои, я так сказала себе давно… Я слышала, что ваша сестра Аделаида сказала
тогда про мой портрет, что с такою красотой можно мир перевернуть. Но я отказалась от
мира; вам смешно это слышать от меня, встречая меня в кружевах и бриллиантах, с
пьяницами и негодяями? Не смотрите на это, я уже почти не существую, и знаю это; бог
знает, что вместо меня живет во мне. Я читаю это каждый день в двух ужасных глазах,
которые постоянно на меня смотрят, даже и тогда, когда их нет предо мной. Эти глаза теперь
молчат (они все молчат), но я знаю их тайну. У него дом мрачный, скучный, и в нем тайна. Я
уверена, что у него в ящике спрятана бритва, обмотанная шелком, как и у того, московского
убийцы; тот тоже жил с матерью в одном доме и тоже перевязал бритву шелком, чтобы
перерезать одно горло. Все время, когда я была у них в доме, мне все казалось, что