Page 269 - Идиот

возвращался к себе иногда очень поздно; ему всегда докладывали, что Коля весь день искал
его и спрашивал. Но при встречах Коля ничего не мог сказать особенного, кроме того, что
решительно "недоволен" генералом и теперешним его поведением: "таскаются, пьянствуют
здесь недалеко в трактире, обнимаются и бранятся на улице, поджигают друг друга и
расстаться не могут". Когда князь заметил ему, что и прежде то же самое чуть ли не каждый
день было, то Коля решительно не знал, что на это ответить и как объяснить, в чем именно
заключается настоящее его беспокойство.
На утро после вакхической песни и ссоры, когда князь, часов около одиннадцати,
выходил из дому, пред ним вдруг явился генерал, чрезвычайно чем-то взволнованный, почти
потрясенный.
- Давно искал чести и случая встретить вас, многоуважаемый Лев Николаевич, давно,
очень давно, - пробормотал он, чрезвычайно крепко, почти до боли сжимая руку князя, -
очень, очень давно.
Князь попросил садиться.
- Нет, не сяду, к тому же я вас задерживаю, я - в другой раз. Кажется, я могу при этом
поздравить с… исполнением… желаний сердца.
- Каких желаний сердца?
Князь смутился. Ему, как и очень многим в его положении, казалось, что решительно
никто ничего не видит, не догадывается и не понимает.
- Будьте покойны, будьте покойны! Не потревожу деликатнейших чувств. Сам
испытывал и сам знаю, когда чужой… так сказать, нос… по пословице… лезет туда, куда его
не спрашивают. Я это каждое утро испытываю. Я по другому делу пришел, по важному. По
очень важному делу, князь.
Князь еще раз попросил сесть и сел сам.
- Разве на одну секунду… Я пришел за советом. Я, конечно, живу без практических
целей, но уважая самого себя и… деловитость, в которой так манкирует русский человек,
говоря вообще… желаю поставить себя, и жену мою, и детей моих в положение… одним
словом, князь, я ищу совета.
Князь с жаром похвалил его намерение.
- Ну, это все вздор, - быстро прервал генерал, - я, главное, не о том, я о другом и о
важном. И именно решился разъяснить вам, Лев Николаевич, как человеку, в искренности
приема и в благородстве чувств которого я уверен, как… как… Вы не удивляетесь моим
словам, князь?
Князь если не с особенным удивлением, то с чрезвычайным вниманием и
любопытством следил за своим гостем. Старик был несколько бледен, губы его иногда
слегка вздрагивали, руки как бы не могли найти спокойного места. Он сидел только
несколько минут и уже раза два успел для чего-то вдруг подняться со стула и вдруг опять
сесть, очевидно, не обращая ни малейшего внимания на свои маневры. На столе лежали
книги; он взял одну, продолжая говорить, заглянул в развернутую страницу, тотчас же опять
сложил и положил на стол, схватил другую книгу, которую уже не развертывал, а продержал
все остальное время в правой руке, беспрерывно махая ею по воздуху.
- Довольно! - вскричал он вдруг: - вижу, что я вас сильно обеспокоил.
- Да нисколько же, помилуйте, сделайте одолжение, я, напротив, вслушиваюсь и желаю
догадаться…
- Князь! Я желаю поставить себя в положение уважаемое… я желаю уважать самого
себя и… права мои.
- Человек с таким желанием уже тем одним достоин всякого уважения.
Князь высказал свою фразу из прописей в твердой уверенности, что она произведет
прекрасное действие. Он как-то инстинктивно догадался, что какою-нибудь подобною,
пустозвонною, но приятною, фразой, сказанною кстати, можно вдруг покорить и умирить
душу такого человека и особенно в таком положении, как генерал. Во всяком случае надо
было отпустить такого гостя с облегченным сердцем, и в том была задача.