Page 266 - Идиот

решусь уйти, оставив недоумения.
- Просто-за-просто, вы сплетник, - вскричал Ганя, - оттого и не решаетесь без сплетен
уйти!
- Вот видите, - хладнокровно заметил Ипполит, - вы уж и не удержались. Право, будете
раскаиваться, что не высказались. Еще раз уступаю вам слово. Я подожду.
Гаврила Ардалионович молчал и смотрел презрительно.
- Не хотите. Выдержать характер намерены, - воля ваша. С своей стороны, буду краток
по возможности. Два или три раза услышал я сегодня упрек в гостеприимстве; это
несправедливо. Приглашая меня к себе, вы сами меня ловили в сети; вы рассчитывали, что я
хочу отмстить князю. Вы услышали к тому же, что Аглая Ивановна изъявила ко мне участие
и прочла мою исповедь. Рассчитывая почему-то, что я весь так и передамся в ваши интересы,
вы надеялись, что, может быть, найдете во мне подмогу. Я не объясняюсь подробнее! С
вашей стороны тоже не требую ни признания, ни подтверждения; довольно того, что я вас
оставляю с вашею совестью, и что мы отлично понимаем теперь друг друга.
- Но вы бог знает что из самого обыкновенного дела делаете! - вскричала Варя.
- Я сказал тебе: "сплетник и мальчишка", - промолвил Ганя.
- Позвольте, Варвара Ардалионовна, я продолжаю. Князя я, конечно, не могу ни
любить, ни уважать; но это человек решительно добрый, хотя и… смешной. Но ненавидеть
мне его было бы совершенно не за что; я не подал виду вашему братцу, когда он сам
подстрекал меня против князя; я именно рассчитывал посмеяться при развязке. Я знал, что
ваш брат мне проговорится и промахнется в высшей степени. Так и случилось… Я готов
теперь пощадить его, но единственно из уважения к вам, Варвара Ардалионовна. Но
разъяснив вам, что меня не так-то легко поймать на удочку, я разъясню вам и то, почему мне
так хотелось поставить вашего братца пред собой в дураки. Знайте, что я исполнил это из
ненависти, сознаюсь откровенно. Умирая (потому что я все-таки умру, хоть и потолстел, как
вы уверяете), умирая, я почувствовал, что уйду в рай несравненно спокойнее, если успею
одурачить хоть одного представителя того бесчисленного сорта людей, который преследовал
меня всю мою жизнь, который я ненавидел всю мою жизнь, и которого таким выпуклым
изображением служит многоуважаемый брат ваш. Ненавижу я вас, Гаврила Ардалионович,
единственно за то, - вам это, может быть, покажется удивительным, - единственно за то, что
вы тип и воплощение, олицетворение и верх самой наглой, самой самодовольной, самой
пошлой и гадкой ординарности! Вы ординарность напыщенная, ординарность не
сомневающаяся и олимпически успокоенная; вы рутина из рутин! Ни малейшей собственной
идеи не суждено воплотиться ни в уме, ни в сердце вашем никогда. Но вы завистливы
бесконечно; вы твердо убеждены, что вы величайший гений, но сомнение все-таки посещает
вас иногда в черные минуты, и вы злитесь и завидуете. О, у вас есть еще черные точки на
горизонте; они пройдут, когда вы поглупеете окончательно, что недалеко; но все-таки вам
предстоит длинный и разнообразный путь, не скажу веселый, и этому рад. Во-первых,
предрекаю вам, что вы не достигнете известной особы…
- Ну, это невыносимо! - вскричала Варя. - Кончите ли вы, противная злючка?
Ганя побледнел, дрожал и молчал. Ипполит остановился, пристально и с наслаждением
посмотрел на него, перевел свои глаза на Варю, усмехнулся, поклонился и вышел, не
прибавив более ни единого слова.
Гаврила Ардалионович справедливо мог бы пожаловаться на судьбу и неудачу.
Некоторое время Варя не решалась заговорить с ним, даже не взглянула на него, когда он
шагал мимо нее крупными шагами; наконец, он отошел к окну и стал к ней спиной. Варя
думала о русской пословице: "палка о двух концах". Наверху опять послышался шум.
- Идешь? - обернулся к ней вдруг Ганя, заслышав, что она встает с места. - Подожди;
посмотри-ка это.
Он подошел и кинул пред нею на стул маленькую бумажку, сложенную в виде
маленькой записочки.
- Господи! - вскричала Варя и всплеснула руками. В записке было ровно семь строк: