Page 290 - Идиот

- Впрочем, я ведь почему это так утверждаю, - вдруг подхватил князь, видимо желая
поправиться, - потому что тогдашние люди (клянусь вам, меня это всегда поражало) совсем
точно и не те люди были, как мы теперь, не то племя было, какое теперь в наш век, право,
точно порода другая… Тогда люди были как-то об одной идее, а теперь нервнее, развитее,
сенситивнее, как-то о двух, о трех идеях за раз… теперешний человек шире, - и, клянусь,
это-то и мешает ему быть таким односоставным человеком, как в тех веках… Я… я это
единственно к тому сказал, а не…
- Понимаю; за наивность, с которою вы не согласились со мной, вы теперь лезете
утешать меня, ха-ха! Вы совершенное дитя, князь. Однако ж, я замечаю, что вы все
третируете меня, как… как фарфоровую чашку… Ничего, ничего, я не сержусь. Во всяком
случае, у нас очень смешной разговор вышел; вы совершенное иногда дитя, князь. Знайте,
впрочем, что я, может быть, и получше желал быть чем-нибудь, чем Остерманом; для
Остермана не стоило бы воскресать из мертвых… А впрочем, я вижу, что мне надо как
можно скорее умирать, не то я сам… Оставьте меня. До свидания! Ну, хорошо, ну, скажите
мне сами, ну, как по-вашему: как мне всего лучше умереть? Чтобы вышло как можно…
добродетельнее, то-есть? Ну, говорите!
- Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье! - проговорил князь тихим голосом.
- Ха-ха-ха! Так я и думал! Непременно чего-нибудь ждал в этом роде! Однако же вы…
однако же вы… Ну-ну! Красноречивые люди! До свиданья, до свиданья!

VI.

О вечернем собрании на даче Епанчиных, на которое ждали Белоконскую, Варвара
Ардалионовна тоже совершенно верно сообщила брату: гостей ждали именно в тот же день
вечером; но опять-таки она выразилась об этом несколько резче, чем следовало. Правда, дело
устроилось слишком поспешно и даже с некоторым, совсем бы ненужным, волнением, и
именно потому, что в этом семействе "все делалось так, как ни у кого". Все объяснялось
нетерпеливостью "не желавшей более сомневаться" Лизаветы Прокофьевны и горячими
содроганиями обоих родительских сердец о счастии любимой дочери. К тому же
Белоконская и в самом деле скоро уезжала; а так как ее протекция действительно много
значила в свете, и так как надеялись, что она к князю будет благосклонна, то родители и
рассчитывали, что "свет" примет жениха Аглаи прямо из рук всемощной "старухи", а стало
быть, если и будет в этом что-нибудь странное, то под таким покровительством покажется
гораздо менее странным. В том-то и состояло все дело, что родители никак не были в силах
сами решить: "есть ли, и насколько именно во всем этом деле есть странного? Или нет
совсем странного?" Дружеское и откровенное мнение людей авторитетных и компетентных
именно годилось бы в настоящий момент, когда, благодаря Аглае, еще ничего не было
решено окончательно. Во всяком же случае, рано или поздно, князя надо было ввести в свет,
о котором он не имел ни малейшего понятия. Короче, его намерены были "показать". Вечер
проектировался однако же запросто; ожидались одни только "друзья дома", в самом малом
числе. Кроме Белоконской, ожидали одну даму, жену весьма важного барина и сановника. Из
молодых людей рассчитывали чуть ли не на одного Евгения Павловича; он должен был
явиться, сопровождая Белоконскую.
О том, что будет Белоконская, князь услыхал еще чуть ли не за три дня до вечера; о
званом же вечере узнал только накануне. Он, разумеется, заметил и хлопотливый вид членов
семейства, и даже по некоторым намекающим и озабоченным с ним заговариваниям, проник,
что боятся за впечатление, которое он может произвести. Но у Епанчиных, как-то у всех до
единого, составилось понятие, что он, по простоте своей, ни за что не в состоянии сам
догадаться о том, что за него так беспокоятся. Потому, глядя на него, все внутренно
тосковали. Впрочем, он и в самом деле почти не придавал никакого значения предстоящему