Page 316 - Идиот

наслаждением мщения. Настасье Филипповне даже странно было так увидеть Аглаю; она
смотрела на нее и точно себе не верила, и решительно не нашлась в первое мгновение. Была
ли она женщина, прочитавшая много поэм, как предположил Евгений Павлович, или просто
была сумасшедшая, как уверен был князь, во всяком случае эта женщина, - иногда с такими
циническими и дерзкими приемами, - на самом деле была гораздо стыдливее, нежнее и
доверчивее, чем бы можно было о ней заключить. Правда, в ней было много книжного,
мечтательного, затворившегося в себе и фантастического, но зато сильного и глубокого…
Князь понимал это; страдание выразилось в лице его. Аглая это заметила и задрожала от
ненависти.
- Как вы смеете так обращаться ко мне? - проговорила она с невыразимым
высокомерием, отвечая на замечание Настасьи Филипповны.
- Вы, вероятно, ослышались, - удивилась Настасья Филипповна. - Как обращалась я к
вам?
- Если вы хотели быть честною женщиной, так отчего вы не бросили тогда вашего
обольстителя, Тоцкого, просто… без театральных представлений? - сказала вдруг Аглая, ни с
того, ни с сего.
- Что вы знаете о моем положении, чтобы сметь судить меня? - вздрогнула Настасья
Филипповна, ужасно побледнев.
- Знаю то, что вы не пошли работать, а ушли с богачом Рогожиным чтобы падшего
ангела из себя представить. Не удивляюсь, что Тоцкий от падшего ангела застрелиться
хотел!
- Оставьте! - с отвращением и как бы чрез боль проговорила Настасья Филипповна: -
вы так же меня поняли как… горничная Дарьи Алексеевны, которая с женихом своим
намедни у мирового судилась. Та бы лучше вас поняла…
- Вероятно, честная девушка и живет своим трудом. Почему вы-то с таким презрением
относитесь к горничной?
- Я не к труду с презрением отношусь, а к вам, когда вы об труде говорите.
- Захотела быть честною, так в прачки бы шла.
Обе поднялись и бледные смотрели друг на друга.
- Аглая, остановитесь! Ведь это несправедливо, - вскричал князь как потерянный.
Рогожин уже не улыбался, но слушал сжав губы и скрестив руки.
- Вот, смотрите на нее, - говорила Настасья Филипповна, дрожа от озлобления, - на эту
барышню! И я ее за ангела почитала! Вы без гувернантки ко мне пожаловали, Аглая
Ивановна?.. А хотите… хотите, я вам скажу сейчас прямо, без прикрас, зачем вы ко мне
пожаловали? Струсили, оттого и пожаловали.
- Вас струсила? - спросила Аглая, вне себя от наивного и дерзкого изумления, что та
смела с нею так заговорить.
- Конечно, меня! Меня боитесь, если решились ко мне придти. Кого боишься, того не
презираешь. И подумать, что я вас уважала, даже до этой самой минуты! А знаете, почему вы
боитесь меня, и в чем теперь ваша главная цель? Вы хотели сами лично удостовериться:
больше ли он меня, чем вас, любит или нет, потому что вы ужасно ревнуете…
- Он мне уже сказал, что вас ненавидит… - едва пролепетала Аглая.
- Может быть; может быть, я и не стою его, только… только солгали вы, я думаю! Не
может он меня ненавидеть, и не мог он так сказать! Я, впрочем, готова вам простить… во
внимание к вашему положению… только все-таки я о вас лучше думала; думала, что вы и
умнее, да и получше даже собой, ей богу!.. Ну, возьмите же ваше сокровище… вот он, на вас
глядит, опомниться не может, берите его себе, но под условием: ступайте сейчас же прочь!
Сию же минуту!..
Она упала в кресла и залилась слезами. Но вдруг что-то новое заблистало в глазах ее;
она пристально и упорно посмотрела на Аглаю, и встала с места:
- А хочешь, я сейчас… при-ка-жу, слышишь ли? только ему при-ка-жу, и он тотчас же
бросит тебя и останется при мне навсегда и женится на мне, а ты побежишь домой одна?