Page 321 - Идиот
P. 321

вопросов,  простодушие  их,  смущение  и  в  то  же  время  какая-то  странная  откровенность,
               беспокойство  и  возбуждение,  -  все  это  не  мало  удивило  его.  Он,  впрочем,  любезно  и
               подробно сообщил обо всем князю: тот многого еще не знал, и это был первый вестник из
               дома. Он подтвердил, что Аглая действительно была больна и трое суток почти напролет не
               спала все ночи, в жару; что теперь ей легче, и она вне всякой опасности, но в положении
               нервном,  истерическом…  "Хорошо  еще,  что  в  доме  полнейший  мир!  О  прошедшем
               стараются  не  намекать  даже  и  промежду  себя,  не  только  при  Аглае.  Родители  уже
               переговорили  между  собой  о  путешествии  за  границу,  осенью,  тотчас  после  свадьбы
               Аделаиды;  Аглая  молча  приняла  первые  заговаривания  об  этом".  Он,  Евгений  Павлович,
               тоже, может быть, за границу поедет. Даже князь Щ., может быть, соберется, месяца на два, с
               Аделаидой, если позволят дела. Сам генерал останется. Переехали все теперь в Колмино, их
               имение,  верстах  в  двадцати  от  Петербурга,  где  поместительный  господский  дом.
               Белоконская  еще  не  уезжала  в  Москву  и  даже,  кажется,  нарочно  осталась.  Лизавета
               Прокофьевна сильно настаивала на том, что нет возможности оставаться в Павловске после
               всего происшедшего; он, Евгений Павлович, сообщал ей каждодневно о слухах по городу. На
               Елагинской даче тоже на нашли возможным поселиться.
                     - Ну, да и в самом деле, - прибавил Евгений Павлович, - согласитесь сами, можно ли
               выдержать… особенно зная все, что у вас здесь ежечасно делается, в вашем доме, князь, и
               после ежедневных ваших посещений туда, несмотря на отказы…
                     - Да, да, да, вы правы, я хотел видеть Аглаю Ивановну… - закачал опять головою князь.
                     - Ах, милый князь, - воскликнул вдруг Евгений Павлович с одушевлением и с грустью,
               - как могли вы тогда допустить… все, что произошло? Конечно, конечно, все это было для
               вас  так  неожиданно…  Я  согласен,  что  вы  должны  были  потеряться  и…  не  могли  же  вы
               остановить  безумную  девушку,  это  было  не в  ваших  силах!  Но ведь  должны  же  вы  были
               понять, до какой степени серьезно и сильно эта девушка… к вам относилась. Она не захотела
               делиться с другой, и вы… и вы могли покинуть и разбить такое сокровище!
                     - Да, да, вы правы; да, я виноват, - заговорил опять князь в ужасной тоске, - и знаете:
               ведь  она одна, одна  только  Аглая  смотрела  на  Настасью  Филипповну…  Остальные  никто
               ведь так не смотрели.
                     - Да тем-то и возмутительно все это, что тут и серьезного не было ничего! - вскричал
               Евгений Павлович, решительно увлекаясь. - Простите меня, князь, но… я… я думал об этом,
               князь; я много передумал; я знаю все, что происходило прежде, я знаю все, что было полгода
               назад,  все,  и  -  все  это  было  не  серьезно!  Все  это  было  одно  только  головное  увлечение,
               картина, фантазия, дым, и только одна испуганная ревность совершенно-неопытной девушки
               могла принять это за что-то серьезное!..
                     Тут  Евгений  Павлович,  уже  совершенно  без  церемонии,  дал  волю  всему  своему
               негодованию. Разумно и ясно, и, повторяем, с чрезвычайною даже психологией, развернул
               он пред князем картину всех бывших собственных отношений князя к Настасье Филипповне.
               Евгений  Павлович  и  всегда  владел  даром  слова;  теперь  же  достиг  даже  красноречия.  "С
               самого начала", провозгласил он, "началось у вас ложью; что ложью началось, то ложью  и
               должно было кончиться; это закон природы. Я не согласен, и даже в негодовании, когда вас,
               - ну там кто-нибудь, - называют идиотом; вы слишком умны для такого названия; но вы и
               настолько странны, чтобы не быть как все люди: согласитесь сами. Я решил, что фундамент
               всего происшедшего составился, во-первых, из вашей, так сказать, врожденной неопытности
               (заметьте,  князь,  это  слово:  "врожденной"),  потом  из  необычайного  вашего  простодушия;
               далее, из феноменального отсутствия чувства меры (в чем вы несколько раз уже сознавались
               сами)  -  и,  наконец,  из  огромной,  наплывной  массы  головных  убеждений,  которые  вы,  со
               всею  необычайною  честностью  вашею,  принимаете  до  сих  пор  за  убеждения  истинные,
               природные и непосредственные! Согласитесь сами, князь, что в ваши отношения к Настасье
               Филипповне  с  самого  начала  легло  нечто  условно-демократическое  (я  выражаюсь  для
               краткости), так сказать, обаяние "женского вопроса" (чтобы выразиться еще короче). Я ведь
               в  точности  знаю  всю  эту  странную  скандальную  сцену,  происшедшую  у  Настасьи
   316   317   318   319   320   321   322   323   324   325   326