Page 320 - Идиот

и отказали ему в горячих выражениях, и в знакомстве, и в дружбе, особенно когда Варвара
Ардалионовна вдруг явилась к Лизавете Прокофьевне и объявила, что Аглая Ивановна уже с
час как у ней в доме в положении ужасном, и домой, кажется, идти не хочет. Это последнее
известие поразило Лизавету Прокофьевну более всего и было совершенно справедливо:
выйдя от Настасьи Филипповны, Аглая действительно скорей согласилась бы умереть, чем
показаться теперь на глаза своим домашним, и потому кинулась к Нине Александровне.
Варвара же Ардалионовна тотчас нашла с своей стороны необходимым уведомить обо всем
этом, нимало не медля, Лизавету Прокофьевну. И мать, и дочери, все тотчас же бросились к
Нине Александровне, за ними сам отец семейства, Иван Федорович, только что явившийся
домой; за ними же поплелся и князь Лев Николаевич, несмотря на изгнание и жесткие слова;
но, по распоряжению Варвары Ардалионовны, его и там не пустили к Аглае. Дело
кончилось, впрочем, тем, что когда Аглая увидала мать и сестер, плачущих над нею и
нисколько ее не упрекающих, то бросилась к ним в объятия и тотчас же воротилась с ними
домой. Рассказывали, хотя слухи были и не совершенно точные, что Гавриле Ардалионовичу
и тут ужасно не посчастливилось; что, улучив время, когда Варвара Ардалионовна бегала к
Лизавете Прокофьевне, он, наедине с Аглаей, вздумал было заговорить о любви своей; что,
слушая его, Аглая, несмотря на всю свою тоску и слезы, вдруг расхохоталась и вдруг
предложила ему странный вопрос: сожжет ли он, в доказательство своей любви, свой палец
сейчас же на свечке? Гаврила Ардалионович был, говорили, ошеломлен предложением и до
того не нашелся, выразил до того чрезвычайное недоумение в своем лице, что Аглая
расхохоталась на него, как в истерике, и убежала от него на верх к Нине Александровне, где
уже и нашли ее родители. Этот анекдот дошел до князя чрез Ипполита, на другой день. Уже
не встававший с постели Ипполит нарочно послал за князем, чтобы передать ему это
известие. Как дошел до Ипполита этот слух, нам неизвестно, но когда и князь услышал о
свечке и о пальце, то рассмеялся так, что даже удивил Ипполита; потом вдруг задрожал и
залился слезами… Вообще он был в эти дни в большом беспокойстве и в необыкновенном
смущении, неопределенном и мучительном. Ипполит утверждал прямо, что находит его не в
своем уме; но этого еще никак нельзя было сказать утвердительно.
Представляя все эти факты и отказываясь их объяснить, мы вовсе не желаем оправдать
нашего героя в глазах наших читателей. Мало того, мы вполне готовы разделить и самое
негодование, которое он возбудил к себе даже в друзьях своих. Даже Вера Лебедева
некоторое время негодовала на него; даже Коля негодовал; негодовал даже Келлер, до того
времени как выбран был в шафера, не говоря уже о самом Лебедеве, который даже начал
интриговать против князя, и тоже от негодования, и даже весьма искреннего. Но об этом мы
скажем после. Вообще же мы вполне и в высшей степени сочувствуем некоторым, весьма
сильным и даже глубоким по своей психологии словам Евгения Павловича, которые тот
прямо и без церемонии высказал князю, в дружеском разговоре, на шестой или на седьмой
день после события у Настасьи Филипповны. Заметим кстати, что не только сами Епанчины,
но и все принадлежавшие прямо или косвенно к дому Епанчиных нашли нужным
совершенно порвать с князем всякие отношения. Князь Щ., например, даже отвернулся,
встретив князя, и не отдал ему поклона. Но Евгений Павлович не побоялся
скомпрометировать себя, посетив князя, несмотря на то, что опять стал бывать у Епанчиных
каждый день и был принят даже с видимым усилением радушия. Он пришел к князю ровно
на другой день после выезда всех Епанчиных из Павловска. Входя, он уже знал обо всех
распространившихся в публике слухах, даже, может, и сам им отчасти способствовал. Князь
ему ужасно обрадовался и тотчас же заговорил об Епанчиных; такое простодушное и прямое
начало совершенно развязало и Евгения Павловича, так что и он без обиняков приступил
прямо к делу.
Князь еще и не знал, что Епанчины выехали; он был поражен, побледнел; но чрез
минуту покачал головой, в смущении и в раздумьи, и сознался, что "так и должно было
быть"; затем быстро осведомился "куда же выехали?"
Евгений Павлович между тем пристально его наблюдал, и все это, то-есть быстрота