Page 32 - Идиот

за границу соберемся. Я, вот, сюжета для картины два года найти не могу: "Восток и Юг
давно описан…" Найдите мне, князь, сюжет для картины.
- Я в этом ничего не понимаю. Мне кажется: взглянуть и писать.
- Взглянуть не умею.
- Да что вы загадки-то говорите? ничего не понимаю! - перебила генеральша: - как это
взглянуть не умею? Есть глаза, и гляди. Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей не
выучишься. Лучше расскажите-ка, как вы сами-то глядели, князь.
- Вот это лучше будет, - прибавила Аделаида. - Князь ведь за границей выучился
глядеть.
- Не знаю; я там только здоровье поправил; не знаю, научился ли я глядеть. Я, впрочем,
почти все время был очень счастлив.
- Счастлив! вы умеете быть счастливым? - вскричала Аглая: - так как же вы говорите,
что не научились глядеть? Еще нас поучите.
- Научите, пожалуста, - смеялась Аделаида.
- Ничему не могу научить, - смеялся и князь, - я все почти время за границей прожил в
этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь не далеко; чему же я вас научу?
Сначала мне было только не скучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день
становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я
очень довольный, а вставал еще счастливее, А почему это все - довольно трудно рассказать.
- Так что вам уж никуда и не хотелось, никуда вас не позывало? - спросила Александра.
- Сначала, с самого начала, да, позывало, и я впадал в большое беспокойство. Все
думал, как я буду жить; свою судьбу хотел испытать, особенно в иные минуты бывал
беспокоен. Вы знаете, такие минуты есть, особенно в уединении. У нас там водопад был,
небольшой, высоко с горы падал и такою тонкою ниткой, почти перпендикулярно, - белый,
шумливый, пенистый; падал высоко, а казалось, довольно низко, был в полверсте, а казалось,
что до него пятьдесят шагов. Я по ночам любил слушать его шум; вот в эти минуты доходил
иногда до большого беспокойства. Тоже иногда в полдень, когда зайдешь куда-нибудь в
горы, станешь один посредине горы, кругом сосны, старые, большие, смолистые; вверху на
скале старый замок средневековой, развалины; наша деревенька далеко внизу, чуть видна;
солнце яркое, небо голубое, тишина страшная. Вот тут-то, бывало, и зовет все куда-то, и мне
все казалось, что если пойти все прямо, идти долго, долго и зайти вот за эту линию, за ту
самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас же новую жизнь
увидишь, в тысячу раз сильней и шумней чем у нас; такой большой город мне все мечтался,
как Неаполь, в нем все дворцы, шум, гром, жизнь… Да, мало ли что мечталось! А потом мне
показалось, что и в тюрьме можно огромную жизнь найти.
- Последнюю похвальную мысль я еще в моей Христоматии, когда мне двенадцать лет
было, читала, - сказала Аглая.
- Это все философия, - заметила Аделаида, - вы философ и нас приехали поучать.
- Вы, может, и правы, - улыбнулся князь, - я действительно, пожалуй, философ, и кто
знает, может, и в самом деле мысль имею поучать… Это может быть; право, может быть.
- И философия ваша точно такая же, как у Евлампии Николавны, - подхватила опять
Аглая, - такая чиновница, вдова, к нам ходит, в роде приживалки. У ней вся задача в жизни -
дешевизна; только чтоб было дешевле прожить, только о копейках и говорит, и заметьте, у
ней деньги есть, она плутовка. Так точно и ваша огромная жизнь в тюрьме, а может быть, и
ваше четырехлетнее счастье в деревне, за которое вы ваш город Неаполь продали, и,
кажется, с барышом, несмотря на то что на копейки.
- На счет жизни в тюрьме можно еще и не согласиться, - сказал князь: - я слышал один
рассказ человека, который просидел в тюрьме лет двенадцать; это был один из больных у
моего профессора и лечился. У него были припадки, он был иногда беспокоен, плакал и даже
пытался раз убить себя. Жизнь его в тюрьме была очень грустная, уверяю вас, но уж конечно
не копеечная. А все знакомство-то у него было с пауком, да с деревцом, что под окном
выросло… Но я вам лучше расскажу про другую мою встречу прошлого года с одним