Page 66 - Идиот

вот уж человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе как кровью, или чтоб у
него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом
Лермонтова драма Маскарад основана, и - глупо, по-моему. То-есть, я хочу сказать, не
натурально. Но ведь он ее почти в детстве писал.
- Мне ваша сестра очень понравилась.
- Как она в рожу-то Ганьке плюнула. Смелая Варька! А вы так не плюнули, и я уверен,
что не от недостатка смелости. Да вот она и сама, легка на помине. Я знал, что она придет;
она благородная, хоть и есть недостатки.
- А тебе тут нечего, - прежде всего накинулась на него Варя, - ступай к отцу. Надоедает
он вам, князь?
- Совсем нет, напротив.
- Ну, старшая, пошла! Вот это-то в ней и скверно. А кстати, я ведь думал, что отец
наверно с Рогожиным уедет. Кается, должно быть, теперь. Посмотреть, что с ним в самом
деле, - прибавил Коля выходя.
- Слава богу, увела и уложила маменьку, и ничего не возобновлялось. Ганя сконфужен
и очень задумчив. Да и есть о чем. Каков урок!.. Я поблагодарить вас еще раз пришла и
спросить, князь: вы до сих пор не знавали Настасью Филипповну?
- Нет, не знал.
- С какой же вы стати сказали ей прямо в глаза, что она "не такая". И, кажется, угадали.
Оказалось, что и действительно, может быть, не такая. Впрочем, я ее не разберу! Конечно, у
ней была цель оскорбить, это ясно. Я и прежде о ней тоже много странного слышала. Но
если она приехала нас звать, то как же она начала обходиться с мамашей? Птицын ее
отлично знает, он говорит, что и угадать ее не мог давеча. А с Рогожиным? Так нельзя
разговаривать, если себя уважаешь, в доме своего… Маменька тоже о вас очень беспокоится.
- Ничего! - сказал князь и махнул рукой.
- И как это она вас послушалась…
- Чего послушалась?
- Вы ей сказали, что ей стыдно, и она вдруг вся изменилась. Вы на нее влияние имеете,
князь, - прибавила, чуть-чуть усмехнувшись, Варя.
Дверь отворилась, и совершенно неожиданно вошел Ганя. Он даже и не поколебался
увидя Варю; одно время постоял ша пороге и вдруг с решимостию приблизился к князю.
- Князь, я сделал подло, простите меня, голубчик, - сказал он вдруг с сильным
чувством. Черты лица его выражали сильную боль. Князь смотрел с изумлением и не тотчас
ответил. - Ну, простите, ну, простите же! - нетерпеливо настаивал Ганя: - ну, хотите, я вашу
руку сейчас поцелую!
Князь был поражен чрезвычайно и, молча, обеими руками обнял Ганю. Оба искренно
поцеловались.
- Я никак, никак не думал, что вы такой! - сказал, наконец, князь, с трудом переводя
дух: - я думал, что вы… не способны.
- Повиниться-то?.. И с чего я взял давеча, что вы идиот! Вы замечаете то, чего другие
никогда не заметят. С вами поговорить бы можно, но… лучше не говорить!
- Вот пред кем еще повинитесь, - сказал князь, указывая на Варю.
- Нет, это уж все враги мои. Будьте уверены, князь, много проб было; здесь искренно не
прощают! - горячо вырвалось у Гани, и он повернулся от Вари в сторону.
- Нет, прощу! - сказала вдруг Варя.
- И к Настасье Филипповне вечером поедешь?
- Поеду, если прикажешь, только лучше сам посуди: есть ли хоть какая-нибудь
возможность мне теперь ехать?
- Она ведь не такая. Она видишь какие загадки загадывает! Фокусы! - и Ганя злобно
засмеялся.
- Сама знаю, что не такая, и с фокусами, да с какими? И еще, смотри, Ганя, за кого она
тебя сама почитает? Пусть она руку мамаше поцеловала. Пусть это какие-то фокусы, но она