Page 75 - Идиот

Князь стоял как потерянный.
- Завтра расскажете! Не робейте очень-то. Дай вам бог успеха, потому что я сам ваших
убеждений во всем! Прощайте. Я обратно туда же и расскажу Ипполиту. А что вас примут, в
этом и сомнения нет, не опасайтесь! Она ужасно оригинальная. По этой лестнице в первом
этаже, швейцар укажет!

XIII.

Князь очень беспокоился всходя и старался всеми силами ободрить себя: "Самое
большое, - думал он, - будет то, что не примут и что-нибудь нехорошее обо мне подумают,
или, пожалуй, и примут, да станут смеяться в глаза… Э, ничего!" И действительно, это еще
не очень пугало; но вопрос: "что же он там сделает и зачем идет?" - на этот вопрос он
решительно не находил успокоительного ответа. Если бы даже и можно было каким-нибудь
образом, уловив случай, сказать Настасье Филипповне: "Не выходите за этого человека и не
губите себя, он вас не любит, а любит ваши деньги, он мне сам это говорил, и мне говорила
Аглая Епанчина, а я пришел вам пересказать", то вряд ли это вышло бы правильно во всех
отношениях. Представлялся и еще один неразрешенный вопрос, и до того капитальный, что
князь даже думать о нем боялся, даже допустить его не мог и не смел, формулировать как не
знал, краснел и трепетал при одной мысли о нем. Но кончилось тем, что несмотря на все эти
тревоги и сомнения, он все-таки вошел и спросил Настасью Филипповну.
Настасья Филипповна занимала не очень большую, но действительно великолепно
отделанную квартиру. В эти пять лет ее петербургской жизни было одно время, вначале,
когда Афанасий Иванович особенно не жалел для нее денег; он еще рассчитывал тогда на ее
любовь и думал соблазнить ее, главное, комфортом и роскошью, зная, как легко
прививаются привычки роскоши и как трудно потом отставать от них, когда роскошь
мало-по-малу обращается в необходимость. В этом случае Тоцкий пребывал верен старым
добрым преданиям, не изменяя в них ничего, безгранично уважая всю непобедимую силу
чувственных влияний. Настасья Филипповна от роскоши не отказывалась, даже любила ее,
но, - и это казалось чрезвычайно странным, - никак не поддавалась ей, точно всегда могла и
без нее обойтись; даже старалась несколько раз заявить о том, что неприятно поражало
Тоцкого. Впрочем, многое было в Настасье Филипповне, что неприятно (а впоследствии
даже до презрения) поражало Афанасия Ивановича. Не говоря уже о неизящности того сорта
людей, которых она иногда приближала к себе, а стало быть, и наклонна была приближать,
проглядывали в ней и еще некоторые совершенно странные наклонности: заявлялась
какая-то варварская смесь двух вкусов, способность обходиться и удовлетворяться такими
вещами и средствами, которых и существование нельзя бы, кажется, было допустить
человеку порядочному и тонко развитому. В самом деле, если бы, говоря к примеру,
Настасья Филипповна выказала вдруг какое-нибудь милое и изящное незнание, в роде,
например, того, что крестьянки не могут носить батистового белья, какое она носит, то
Афанасий Иванович, кажется, был бы этим чрезвычайно доволен. К этим результатам
клонилось первоначально и все воспитание Настасьи Филипповны, по программе Тоцкого,
который в этом роде был очень понимающий человек; но увы! результаты оказались
странные. Несмотря однако ж на то, все-таки было и оставалось что-то в Настасье
Филипповне, что иногда поражало даже самого Афанасия Ивановича необыкновенною и
увлекательною оригинальностью, какою-то силой, и прельщало его иной раз даже и теперь,
когда уже рухнули все прежние расчеты его на Настасью Филипповну.
Князя встретила девушка (прислуга у Настасьи Филипповны постоянно была женская)
и, к удивлению его, выслушала его просьбу доложить о нем безо всякого недоумения. Ни
грязные сапоги его, ни широкополая шляпа, ни плащ без рукавов, ни сконфуженный вид не
произвели в ней ни малейшего колебания. Она сняла с него плащ, пригласила подождать в