Page 80 - Идиот

- А если что-нибудь такое, что и рассказать невозможно… при дамах, - робко заметил
молчавший юноша.
- Так вы это и не рассказывайте; будто мало и без того скверных поступков, - ответил
Фердыщенко; - эх вы, юноша!
- А я вот и не знаю, который из моих поступков самым дурным считать, - включила
бойкая барыня.
- Дамы от обязанности рассказывать увольняются, - повторил Фердыщенко, - но только
увольняются; собственное вдохновение с признательностью допускается. Мужчины же, если
уж слишком не хотят, увольняются.
- Да как тут доказать, что я не солгу? - спросил Ганя: - а если солгу, то вся мысль игры
пропадает. И кто же не солжет? Всякий непременно лгать станет.
- Да уж одно то заманчиво, как тут будет лгать человек. Тебе же, Ганечка, особенно
опасаться нечего, что солжешь, потому что самый скверный поступок твой и без того всем
известен. Да вы подумайте только, господа, - воскликнул вдруг в каком-то вдохновении
Фердыщенко, - подумайте только, какими глазами мы потом друг на друга будем глядеть,
завтра, например, после рассказов-то!
- Да разве это возможно? Неужели это в самом деле серьезно, Настасья Филипповна? -
с достоинством спросил Тоцкий.
- Волка бояться - в лес не ходить! - с усмешкой заметила Настасья Филипповна.
- Но позвольте, господин Фердыщенко, разве возможно устроить из этого пїти-жї? -
продолжал тревожась все более и более Тоцкий; - уверяю вас, что такие вещи никогда не
удаются; вы же сами говорите, что это не удалось уже раз.
- Как не удалось! я рассказал же прошедший раз, как три целковых украл, так-таки взял
да и рассказал!
- Положим. Но ведь возможности не было, чтобы вы так рассказали, что стало похоже
на правду и вам поверили? А Гаврила Ардалионович совершенно справедливо заметил, что
чуть-чуть послышится фальшь, и вся мысль игры пропадает. Правда возможна тут только
случайно, при особого рода хвастливом настроении слишком дурного тона, здесь
немыслимом и совершенно неприличном.
- Но какой же вы утонченнейший человек, Афанасий Иванович, так даже меня дивите!
- вскричал Фердыщенко; - представьте себе, господа, своим замечанием, что я не мог
рассказать о моем воровстве так, чтобы стало похоже на правду, Афанасий Иванович
тончайшим образом намекает, что я и не мог в самом деле украсть (потому что это вслух
говорить неприлично), хотя, может быть, совершенно уверен сам про себя, что Фердыщенко
и очень бы мог украсть! Но к делу, господа, к делу, жеребьи собраны, да и вы, Афанасий
Иванович, свой положили, стало быть, никто не отказывается! Князь, вынимайте.
Князь молча опустил руку в шляпу и вынул первый жребий - Фердыщенка, второй -
Птицына, третий - генерала, четвертый - Афанасия Ивановича, пятый - свой, шестой - Гани и
т. д. Дамы жребиев не положили.
- О боже, какое несчастие! - вскричал Фердыщенко: - а я-то думал, что первая очередь
выйдет князю, а вторая - генералу. Но, слава богу, по крайней мере, Иван Петрович после
меня, и я буду вознагражден. Ну, господа, конечно, я обязан подать благородный пример, но
всего более жалею в настоящую минуту о том, что я так ничтожен и ничем не замечателен;
даже чин на мне самый премаленький; ну что в самом деле интересного в том, что
Фердыщенко сделал скверный поступок? Да и какой мой самый дурной поступок? Тут
embarras de richesse. Разве опять про то же самое воровство рассказать, чтоб убедить
Афанасия Ивановича, что можно украсть, вором не бывши.
- Вы меня убеждаете и в том, господин Фердыщенко, что действительно можно
ощущать удовольствие до упоения, рассказывая о сальных своих поступках, хотя бы о них и
не спрашивали… А впрочем… Извините, господин Фердыщенко.
- Начинайте, Фердыщенко, вы ужасно много болтаете лишнего и никогда не докончите!
- раздражительно и нетерпеливо приказала Настасья Филипповна.