Page 76 - Идиот

приемной и тотчас же отправилась о нем докладывать.
Общество, собравшееся у Настасьи Филипповны, состояло из самых обыкновенных и
всегдашних ее знакомых. Было даже довольно малолюдно, сравнительно с прежними
годичными собраниями в такие же дни. Присутствовали, во-первых и в главных, Афанасий
Иванович Тоцкий и Иван Федорович Епанчин; оба были любезны, но оба были в некотором
затаенном беспокойстве по поводу худо скрываемого ожидания обещанного обќявления
насчет Гани. Кроме них, разумеется, был и Ганя, - тоже очень мрачный, очень задумчивый и
даже почти совсем "нелюбезный", большею частию стоявший в стороне, поодаль, и
молчавший. Варю он привезти не решился, но Настасья Филипповна и не упоминала о ней;
зато, только-что поздоровалась с Ганей, припомнила о давешней его сцене с князем. Генерал,
еще не слышавший о ней, стал интересоваться. Тогда Ганя сухо, сдержанно, но совершенно
откровенно рассказал все, что давеча произошло, и как он уже ходил к князю просить
извинения. При этом он горячо высказал свое мнение, что князя весьма странно и бог знает с
чего назвали "идиотом, что он думает о нем совершенно напротив, и что уж, конечно, этот
человек себе на уме". Настасья Филипповна выслушала этот отзыв с большим вниманием и
любопытно следила за Ганей, но разговор тотчас же перешел на Рогожина, так капитально
участвовавшего в утрешней истории, и которым тоже с чрезвычайным любопытством стали
интересоваться Афанасий Иванович и Иван Федорович. Оказалось, что особенные сведения
о Рогожине мог сообщить Птицын, который бился с ним по его делам чуть не до девяти
часов вечера. Рогожин настаивал изо всех сил, чтобы достать сегодня же сто тысяч рублей.
"Он, правда, был пьян, - заметил при этом Птицын, - но сто тысяч, как это ни трудно, ему,
кажется, достанут, только не знаю, сегодня ли, и все ли; а работают многие: Киндер,
Трепалов, Бискуп; проценты дает какие угодно, конечно, все спьяну и с первой радости…"
заключил Птицын. Все эти известия были приняты с интересом, отчасти мрачным; Настасья
Филипповна молчала, видимо не желая высказываться; Ганя тоже. Генерал Епанчин
беспокоился про себя чуть не пуще всех: жемчуг, представленный им еще утром, был принят
с любезностью слишком холодною, и даже с какою-то особенною усмешкой. Один
Фердыщенко состоял из всех гостей в развеселом и праздничном расположении духа и
громко хохотал иногда неизвестно чему, да и то потому только, что сам навязал на себя роль
шута. Сам Афанасий Иванович, слывший за тонкого и изящного рассказчика, а в прежнее
время на этих вечерах обыкновенно управлявший разговором, был видимо не в духе и даже в
каком-то несвойственном ему замешательстве. Остальные гости, которых было, впрочем, не
много (один жалкий старичок-учитель, бог знает для чего приглашенный, какой-то
неизвестный и очень молодой человек, ужасно робевший и все время молчавший, одна
бойкая дама, лет сорока, из актрис, и одна чрезвычайно красивая, чрезвычайно хорошо и
богато одетая и необыкновенно неразговорчивая молодая дама), не только не могли
особенно оживить разговор, но даже и просто иногда не знали, о чем говорить.
Таким образом появление князя произошло даже кстати. Возвещение о нем произвело
недоумение и несколько странных улыбок, особенно когда по удивленному виду Настасьи
Филипповны узнали, что она вовсе и не думала приглашать его. Но после удивления
Настасья Филипповна выказала вдруг столько удовольствия, что большинство тотчас же
приготовилось встретить нечаянного гостя и смехом, и весельем.
- Это, положим, произошло по его невинности, - заключил Иван Федорович Епанчин, -
и во всяком случае поощрять такие наклонности довольно опасно, но в настоящую минуту,
право, недурно, что он вздумал пожаловать, хотя бы и таким оригинальным манером: он,
может быть, и повеселит нас, сколько я о нем по крайней мере могу судить.
- Тем более, что сам напросился! - тотчас включил Фердыщенко.
- Так что ж из того? - сухо спросил генерал, ненавидевший Фердыщенка.
- А то, что заплатит за вход, - пояснил тот.
- Ну, князь Мышкин не Фердыщенко, все-таки-с, - не утерпел генерал, до сих пор не
могший помириться с мыслью находиться с Фердыщенком в одном обществе и на равной
ноге.