Page 81 - Идиот

Все заметили, что после своего недавнего припадочного смеха она вдруг стала даже
угрюма, брюзглива и раздражительна; тем не менее упрямо и деспотично стояла на своей
невозможной прихоти. Афанасий Иванович страдал ужасно. Бесил его и Иван Федорович: он
сидел за шампанским, как ни в чем не бывало, и даже, может быть, рассчитывал рассказать
что-нибудь, в свою очередь.

XIV.

- Остроумия нет, Настасья Филипповна, оттого и болтаю лишнее! - вскричал
Фердыщенко, начиная свой рассказ: - было б у меня такое же остроумие, как у Афанасия
Ивановича, или у Ивана Петровича, так я бы сегодня все сидел да молчал, подобно
Афанасию Ивановичу и Ивану Петровичу. Князь, позвольте вас спросить, как вы думаете,
мне вот все кажется, что на свете гораздо больше воров, чем не-воров, и что нет даже такого
самого честного человека, который бы хоть раз в жизни чего-нибудь не украл. Это моя
мысль, из чего, впрочем, я вовсе не заключаю, что все сплошь одни воры, хотя, ей богу,
ужасно бы хотелось иногда и это заключить. Как же вы думаете?
- Фу, как вы глупо рассказываете, - отозвалась Дарья Алексеевна, - и какой вздор, не
может быть, чтобы все чтонибудь да украли; я никогда ничего не украла.
- Вы ничего никогда не украли, Дарья Алексеевна; но что скажет князь, который вдруг
весь покраснел?
- Мне кажется, что вы говорите правду, но только очень преувеличиваете, - сказал
князь, действительно от чего-то покрасневший.
- А вы сами, князь, ничего не украли?
- Фу! как это смешно! Опомнитесь, господин Фердыщенко, - вступился генерал.
- Просто-за-просто, как пришлось к делу, так и стыдно стало рассказывать, вот и хотите
князя с собой же прицепить, благо он безответный, - отчеканила Дарья Алексеевна.
- Фердыщенко, или рассказывайте, или молчите и знайте одного себя. Вы истощаете
всякое терпение, - резко и досадливо проговорила Настасья Филипповна.
- Сию минуту, Настасья Филипповна; но уж если князь сознался, потому что я стою на
том, что князь все равно что сознался, то что же бы, например, сказал другой кто-нибудь
(никого не называя), если бы захотел когда-нибудь правду сказать? Что же касается до меня,
господа, то дальше и рассказывать совсем нечего: очень просто, и глупо, и скверно. Но
уверяю вас, что я не вор; украл же, не знаю как. Это было третьего года, на даче у Семена
Ивановича Ищенка, в воскресенье. У него обедали гости. После обеда мужчины остались за
вином. Мне вздумалось попросить Марью Семеновну, дочку его, барышню, что-нибудь на
фортепиано сыграть. Прохожу чрез угловую комнату, на рабочем столике у Марьи Ивановны
три рубля лежат, зеленая бумажка: вынула, чтобы выдать для чего-то по хозяйству. В
комнате никовошенько. Я взял бумажку и положил в карман, для чего - не знаю. Что на меня
нашло - не понимаю. Только я поскорей воротился и сел за стол. Я все сидел и ждал, в
довольно сильном волнении, болтал без умолку, анекдоты рассказывал, смеялся; подсел
потом к барыням. Чрез полчаса, примерно, хватились и стали спрашивать у служанок. Дарью
служанку заподозрили. Я выказал необыкновенное любопытство и участие, и помню даже,
когда Дарья совсем потерялась, стал убеждать ее, чтоб она повинилась, головой ручаясь за
доброту Марьи Ивановны, и это вслух, и при всех. Все глядели, а я необыкновенное
удовольствие ощущал именно оттого, что я проповедую, а бумажка-то у меня в кармане
лежит. Эти три целковых я в тот же вечер пропил в ресторане. Вошел и спросил бутылку
лафиту; никогда до того я не спрашивал так одну бутылку, без ничего; захотелось поскорее
истратить. Особенного угрызения совести я ни тогда, ни потом не чувствовал. Другой раз
наверное не повторил бы; этому верьте, или нет, как угодно, я не интересуюсь. Ну-с, вот и
все.