Page 138 - Мартин Иден
P. 138

Глава 21



                     Наступил дивный осенний день, он дышал теплом и истомой, полон
               был чуткой тишины уходящего лета, день калифорнийского бабьего лета,
               когда  солнце  подернуто  дымкой  и  от  легких  дуновений  блуждающего
               ветерка даже не всколыхнется дремотный воздух. Легчайшая лиловая мгла,
               не  туман,  но  марево,  сотканное  из  цветных  паутинок,  пряталось  в
               укромных  уголках  меж  холмами.  И  на  холмах  клубом  дыма  лежал  Сан-
               Франциско.  Разделяющий  их  залив  матово                         отсвечивал,  словно
               расплавленный  металл,  на  нем  замерли  или  неспешно  дрейфовали  с
               ленивым  приливом  парусники.  Далекая  Тамальпайс,  едва  видная  за
               серебристой  дымкой,  громадой  вздымалась  у  Золотых  ворот,  под
               склоняющимся  к  западу  солнцем  пролив  казался  дорогой  из  тусклого
               золота. А дальше, смутный, необъятный, раскинулся Тихий океан, и над

               ним, у горизонта, беспорядочно громоздились облака и двигались к суше
               предвестьем неистового дыхания зимы.
                     Лето доживало последние дни. Но оно медлило, выцветало и меркло
               на  холмах,  все  щедрее  разливало  багрянец  по  долинам,  ткало  себе
               дымчатый саван из угасающего могущества и насытившегося буйства и
               умирало в спокойном довольстве оттого, что прожило жизнь и жизнь эта
               была хороша. Среди холмов, на любимом своем пригорке Мартин и Руфь
               сидели рядом, склонясь над книгой, и он читал вслух любовные сонеты
               женщины, которая любила Браунинга, как любили мало кого из мужчин.
                     Но не читалось им сегодня. Слишком сильно было очарование этой
               бренной  красоты.  Золотая  летняя  пора  умирала  как  жила,  прекрасная,
               нераскаянная,  сладострастная,  а  воздух  был  густо  настоян  на  памятных
               восторгах и довольстве. И настой этот опьянял их обоих мечтами, истомой,
               размывал решимость и волю, и за смутной дымкой, за багряными туманами
               уже  не  различить  было  строгие  лики  нравственных  устоев  и  здравого
               смысла.  Размягченного,  растроганного Мартина опять  и опять  обдавало

               жаром.  Головы их  были совсем рядом,  и,  стоило блуждающему ветерку
               шевельнуть ее волосы и они касались лица Мартина. страницы плыли у
               него перед глазами.
                     – По-моему, вы читаете и ни одно слово до вас не доходит, – сказала
               Руфь в какую-то минуту, когда он сбился и перепутал строчки.
                     Мартин посмотрел на нее горящим взглядом, смутился было и вдруг
               выпалил:
   133   134   135   136   137   138   139   140   141   142   143