Page 161 - Мартин Иден
P. 161

– Да, конечно, но сама опера?
                     – Тоже великолепно, я имею в виду оркестр, хотя я получил бы куда
               больше удовольствия, если бы эти марионетки молчали или вовсе ушли со
               сцены.
                     Руфь была ошеломлена.
                     –  Надеюсь,  ты  не  о  Тетралани  и  не  о  Барильо?  –  недоверчиво
               переспросила она.

                     – Обо всех о них, – обо всей этой компании.
                     – Но ведь они великие артисты, – возразила РУФЬ.
                     –  Ну  и  что?  Своими  ужимками  и  кривляньем  они  только  мешали
               слушать музыку.
                     – Но неужели тебе не понравился голос Барильо? Говорят, он первый
               после Карузо.
                     –  Конечно,  понравился,  а  Тетралани  и  того  больше.  Голос  у  нее
               прекраснейший, по крайней мере так мне кажется.
                     – Но, тогда, тогда…– Руфи не хватало слов. – Я тебя не понимаю. Сам
               восхищаешься  их  голосами,  а  говоришь,  будто  они  мешали  слушать
               музыку.
                     – Вот именно. Я бы многое отдал, чтобы послушать их в концерте, и
               еще  того  больше  отдал,  лишь  бы  не  слышать  их,  когда  звучит  оркестр.
               Боюсь,  я  безнадежный  реалист.  Замечательные  певцы  отнюдь  не  всегда
               замечательные  актеры.  Когда ангельский  голос  Барильо  поет  любовную
               арию, а другой ангельский голос– голос Тетралани– ему отвечает, да еще в

               сопровождении свободно льющейся блистательной и красочной музыки–
               это упоительно, поистине упоительно. Я не просто соглашаюсь с этим. Я
               это утверждаю. Но только посмотришь на них, и все пропало– Тетралани
               ростом  метр  три  четверти  без  туфель,  весом  сто  девяносто  фунтов,  а
               Барильо едва метр шестьдесят, черты заплыли жиром, грудная клетка точно
               у коренастого кузнеца-коротышки, и оба принимают театральные позы, и
               прижимают руки к груди или машут ими, как помешанные в сумасшедшем
               доме; и все это должно означать любовное объяснение хрупкой красавицы
               принцессы и мечтательного красавца принца– нет, не верю я этому, и все
               тут. Чепуха это! Нелепость! Неправда! Вот и все. Это неправда. Не уверяй
               меня, будто хоть одна душа в целом свете вот так объясняется в любви. Да
               если  бы  я  посмел  вот  так  объясниться  тебе  в  любви,  ты  бы  дала  мне

               пощечину.
                     – Но ты понимаешь, – возразила Руфь. – Каждое, искусство по-своему
               ограниченно.  (Она  торопливо  вспоминала  слышанную  в  университете
               лекцию об условности искусства.) В живописи у холста только два
   156   157   158   159   160   161   162   163   164   165   166