Page 250 - Мартин Иден

полубогов вроде Канта и Спенсера. Философия ожила, воплотилась вот в
этих двоих, наполнилась кипучей алой кровью, преобразила их лица.
Порой кто-нибудь еще вставлял слово, и все зорко, напряженно следили за
спором и не переставая курили.
Идеализм никогда не привлекал Мартина, но то, как преподносил его
сейчас Нортон, было откровением. Логика нортоновских рассуждений
показалась ему убедительной, но, видно, не убеждала Крейса и Хамилтона,

они насмехались над ним, обличали его в метафизике, а он, в свою очередь,
насмешливо обличал в метафизике их обоих. Противники метали друг в
друга слова «феномен» и «ноумен». Те двое обвиняли Нортона в
стремлении объяснить сознание, исходя из самого сознания. Нортон же
обвинял их в жонглировании словами, в том, что они воздвигают теорию,
опираясь на слово, тогда как теория должна опираться на факты. Такое
обвинение их ошеломило. Ведь важнейший их принцип был – рассуждать,
исходя из фактов, и фактам давать наименования.
Нортон углубился в философские сложности Канта, и Крейс напомнил
ему, что все милые немецкие философийки, испустив дух, переправляются
в Оксфорд. Немного погодя Нортон напомнил хамилтоновский закон
краткости доказательств, и те двое тотчас заявили, что они-то неуклонно
следуют этому закону. Мартин сидел, обхватив руками колени, слушал и
наслаждался. Однако Нортон вовсе не был последователем Спенсера и
тоже покушался на душу новичка, – он не только возражал своим

противникам, но и стремился обратить Мартина в свою веру.
– Как известно, Беркли так и не был опровергнут, – сказал он, прямо
глядя на Мартина. – Больше всех в этом преуспел Герберт Спенсер, но и его
успехи невелики. А большего не добиться даже самым верным
последователям Спенсера. На днях я читал эссе Сейлиби, и он только и
сказал, что Герберт Спенсер, опровергая Беркли, почти преуспел.
– А что сказал Юм, вам известно?-спросил Хамилтон. Нортон кивнул,
но Хамилтон все равно продолжал для сведения остальных, – Он сказал,
что аргументы Беркли неопровержимы, но не убеждают.
– Не убеждают Юма, – последовало возражение. – А у Юма та же
точка зрения, что у вас, с одной лишь разницей: у него хватило мудрости
признать, что Беркли неопровержим.
Нортон был чуток и уязвим, хотя ни на минуту не терял

самообладания, Крейс же и Хамилтон. точно два свирепых дикаря,
выискивали, куда бы побольнее кольнуть и ударить. Спор затянулся, и
Нортон, выведенный из себя бесконечными обвинениями в метафизике,
ухватился за стул, чтобы не вскочить, серые глаза его сверкали, девичье