Page 27 - Мартин Иден

зеркале над умывальником. Провел по зеркалу полотенцем и опять стал
себя рассматривать, долго, внимательно. Впервые в жизни он посмотрел на
себя по-настоящему. Глаза у него были зоркие, но до этой самой минуты
замечали лишь вечно изменчивую картину мира, в который он
всматривался так жадно, что всматриваться в себя было уже недосуг. Он
увидел голову и лицо молодого двадцатилетнего парня, но, непривычный

оценивать мужскую внешность, не понял, что тут хорошо, а что плохо. На
широкий выпуклый лоб падают темный каштановые пряди, волнистые,
даже чуть кудрявятся – ими восхищалась каждая женщина, каждой
хотелось гладить их ласково, перебирать. Но он лишь скользнул по этой
гриве взглядом, решив, что в Ее глазах это не достоинство, зато долго,
задумчиво разглядывал высокий квадратный лоб, стараясь проникнуть
внутрь, понять, хорошая ли у него голова. Толковые ли мозги скрываются
за этим лбом – вот вопрос, который сейчас его донимал. На что они
способны? Далеко ли они его поведут? Приведут ли к Ней?
Интересно, видна ли душа в этих серо-стальных глазах, часто совсем
голубых, вдвойне зорких оттого, что привыкли всматриваться в соленые
дали озаренного солнцем океана. И еще интересно, какими его глаза
кажутся ей. Он попробовал вообразить, что чувствует она, глядя в его глаза,
но фокус не удался. Он вполне мог влезть в чужую шкуру, – но лишь если
знал, чем и как тот человек живет. А чем и как живет она? Она чудо,
загадка, где уж ему угадать хоть одну ее мысль! Ладно, по крайней мере,

глаза у него честные, низости и подлости в них нет. Коричневое от загaра
лицо поразило его. Ему и невдомек было, что он такой черный. Он закатал
рукав рубашки, сравнил белую кожу ниже локтя, изнутри, с лицом. Да, все-
таки он белый человек. Но руки тоже загорелые. Он вывернул руку, другой
рукой перекатил бицепс, посмотрел с той стороны, куда меньше всего
достает солнце. Рука там совсем белая. Подумал, что бронзовое лицо,
отраженное в зеркале, когда-то было таким же белым, и засмеялся: ему и в
мысль не пришло, что немного найдется на свете бледноликих фей,
которые могли похвастаться кожей светлей и глаже, чем у него, светлей,
чем там, где ее не опалило яростное солнце.
Рот был бы совсем как у херувима, если бы не одна особенность его
полных чувственных губ: в минуту напряжения он крепко их сжимает.

Порою стиснет в ниточку – и рот становится суровый, непреклонный, даже
аскетический. У него губы бойца и любовника. Того, кто способен
упиваться сладостью жизни, а может ею пренебречь и властвовать над
жизнью. Подбородок и нижняя челюсть сильные, чуть выдаются вперед с
оттенком той же воинственности. Сила в нем уравновешивает