Page 25 - Накануне

какая совершалась перемена в Инсарове при одном упоминовении его родины: не то чтобы
лицо его разгоралось или голос возвышался — нет! но все существо его как будто крепло и
стремилось вперед, очертание губ обозначалось резче и неумолимее, а в глубине глаз
зажигался какой-то глухой, неугасимый огонь. Инсаров не любил распространяться о
собственной своей поездке на родину, но о Болгарии вообще говорил охотно со всяким. Он
говорил не спеша о турках, об их притеснениях, о горе и бедствиях своих сограждан, об их
надеждах; сосредоточенная обдуманность единой и давней страсти слышалась в каждом его
слове.
«А ведь, чего доброго, — подумал между тем Берсенев, — турецкий ага, пожалуй,
поплатился ему за смерть матери и отца».
Инсаров не успел еще умолкнуть, как дверь растворилась и на пороге появился Шубин.
Он вошел в комнату как-то слишком развязно и добродушно; Берсенев, который знал
его хорошо, тотчас понял, что его что-то коробило.
— Рекомендуюсь без церемоний, — начал он с светлым и открытым выражением
лица, — моя фамилия Шубин; я приятель вот этого молодого человека. (Он указал на
Берсенева.) Ведь вы господин Инсаров, не так ли?
— Я Инсаров.
— Так дайте же руку и познакомимтесь. Не знаю, говорил ли вам Берсенев обо мне, а
мне он много говорил об вас. Вы здесь поселились? Отлично! Не сердитесь на меня, что я
так пристально на вас гляжу. Я по ремеслу моему ваятель и предвижу, что в скором времени
попрошу у вас позволение слепить вашу голову.
— Моя голова к вашим услугам, — проговорил Инсаров.
— Что же мы делаем сегодня, а? — заговорил Шубин, внезапно садясь на низенький
стул и опираясь обеими руками на широко расставленные колени. — Андрей Петрович, есть
какой-нибудь план на нынешний день у вашего благородия? Погода славная; сеном и сухою
земляникой пахнет так… словно грудной чай пьешь. Надо бы сочинить какой-нибудь фокус.
Покажем новому обитателю Кунцева все его многочисленные красоты. («А его коробит», —
продолжал думать про себя Берсенев.) Ну, что ж ты молчишь, мой друг Горацио? Раскрой
свои вещие уста. Сочиним мы фокус или нет?
— Я не знаю, — заметил Берсенев, — как Инсаров. Он, кажется, собирается работать.
Шубин повернулся на стуле.
— Вы хотите работать? — спросил он как-то в нос.
— Нет, — отвечал тот, — нынешний день я могу посвятить прогулке.
— А! — промолвил Шубин. — Ну и прекрасно. Ступайте, друг мой Андрей Петрович,
прикройте шляпой вашу мудрую голову, и пойдемте куда глаза глядят. Наши глаза молодые
— глядят далеко. Я знаю трактирчик прескверненький, где нам дадут обедишко
препакостный; а нам будет очень весело. Пойдемте.
Полчаса спустя они все трое шли по берегу Москвы-реки. У Инсарова оказался
довольно странный, ушастый картуз, от которого Шубин пришел в не совсем естественный
восторг. Инсаров выступал не спеша, глядел, дышал, говорил и улыбался спокойно: он отдал
этот день удовольствию и наслаждался вполне. «Благоразумные мальчики так гуляют по
воскресеньям», — шепнул Шубин Берсеневу на ухо. Сам Шубин очень дурачился, выбегал
вперед, становился в позы известных статуй, кувыркался на траве: спокойствие Инсарова не
то чтобы раздражало его, а заставляло его кривляться. «Что ты так егозишь, француз!» —
раза два заметил ему Берсенев. «Да, я француз, полуфранцуз, — возражал ему Шубин, — а
ты держи середину между шуткою и серьезом, как говаривал мне один половой». Молодые
люди повернули прочь от реки и пошли по узкой и глубокой рытвине между двумя стенами
золотой высокой ржи; голубоватая тень падала на них от одной из этих стен; лучистое
солнце, казалось, скользило по верхушкам колосьев; жаворонки пели, перепела кричали;
повсюду зеленели травы; теплый ветерок шевелил и поднимал их листья, качал головки
цветов. После долгих странствований, отдыхов, болтовни (Шубин пробовал даже играть в
чехарду с каким-то прохожим беззубым мужичком, который все смеялся, что с ним ни