Page 28 - Накануне

умеючи взялся за дело… Да что толковать! Кончится тем, что я буду все смеяться,
дурачиться, ломаться, как она говорит, а там возьму да удавлюсь.
— Ну, удавиться ты не удавишься, — заметил Берсенев.
— В такую ночь, конечно, нет; но дай нам только дожить до осени. В такую ночь люди
умирают тоже, только от счастья. Ах, счастье! Каждая вытянутая через дорогу тень от дерева
так, кажется, и шепчет теперь: «Знаю я, где счастье… Хочешь, скажу?» Я бы позвал тебя
гулять, да ты теперь под влиянием прозы. Спи, и да снятся тебе математические фигуры! А у
меня душа разрывается. Вы, господа, видите, что человек смеется, значит, по-вашему, ему
легко; вы можете доказать ему, что он самому себе противоречит, — значит, он не
страдает… Бог с вами!
Шубин быстро отошел от окошка. «Аннушка!» — хотел было крикнуть ему вслед
Берсенев, но удержался: на Шубине действительно лица не было. Минуты две спустя
Берсеневу даже почудились рыдания: он встал, отворил окно; все было тихо; только где-то
вдали какой-то, должно быть, проезжий мужичок тянул «Степь Моздокскую».

XIII

В течение первых двух недель после переселения Инсарова в соседство Кунцева он не
более четырех или пяти раз посетил Стаховых; Берсенев ходил к ним через день. Елена
всегда ему была рада, всегда завязывалась между им и ею живая и интересная беседа, и
все-таки он возвращался домой часто с печальным лицом. Шубин почти не показывался; он с
лихорадочною деятельностию занялся своим искусством: либо сидел взаперти у себя в
комнате и выскакивал оттуда в блузе, весь выпачканный глиной, либо проводил дни в
Москве, где у него была студия, куда приходили к нему модели и италиянские формовщики,
его приятели и учители. Елена ни разу не поговорила с Инсаровым так, как бы она хотела; в
его отсутствие она готовилась расспросить его о многом, но когда он приходил, ей
становилось совестно своих приготовлений. Самое спокойствие Инсарова ее смущало: ей
казалось, что она не имеет права заставить его высказываться, и она решалась ждать; со всем
тем она чувствовала, что с каждым его посещением, как бы незначительны ни были
обмененные между ними слова, он привлекал ее более и более; но ей не пришлось остаться с
ним наедине, а чтобы сблизиться с человеком — нужно хоть однажды побеседовать с ним с
глазу на глаз. Она много говорила о нем с Берсеневым. Берсенев понимал, что воображение
Елены поражено Инсаровым, и радовался, что его приятель не провалился, как утверждал
Шубин; он с жаром, до малейших подробностей, рассказывал ей все, что знал о нем (мы
часто, когда сами хотим понравиться другому человеку, превозносим в разговоре с ним
наших приятелей, почти никогда притом не подозревая, что мы тем самих себя хвалим), и
лишь изредка, когда бледные щеки Елены слегка краснели, а глаза светлели и расширялись,
та нехорошая, уже им испытанная, грусть щемила его сердце.
Однажды Берсенев пришел к Стаховым не в обычную пору, часу в одиннадцатом утра.
Елена вышла к нему в залу.
— Вообразите себе, — начал он с принужденной улыбкой, — наш Инсаров пропал.
— Как пропал? — проговорила Елена.
— Пропал. Третьего дня вечером ушел куда-то, и с тех пор его нет.
— Он не сказал вам, куда он пошел?
— Нет.
Елена опустилась на стул.
— Он, вероятно, в Москву отправился, — промолвила она, стараясь казаться
равнодушной и в то же время сама дивясь тому, что она старается казаться равнодушной.
— Не думаю, — возразил Берсенев, — Он ушел не один.
— С кем же?
— К нему третьего дня, перед обедом, явились два каких-то человека, должно быть, его
соотечественники.