Page 22 - Накануне

слов о нем.
Владелец восьмидесяти двух душ, которых он освободил перед смертию, иллюминат,
старый геттингенский студент, автор рукописного сочинения о «Проступлениях или
преобразованиях духа в мире», сочинения, в котором шеллингианизм, сведенборгианизм и
республиканизм смешались самым оригинальным образом, отец Берсенева привез его в
Москву еще мальчиком, тотчас после кончины его матери, и сам занялся его воспитанием.
Он подготовлялся к каждому уроку, трудился необыкновенно добросовестно и совершенно
неуспешно: он был мечтатель, книжник, мистик, говорил с запинкой, глухим голосом,
выражался темно и кудряво, все больше сравнениями, дичился даже сына, которого любил
страстно. Не мудрено, что сын только хлопал глазами за его уроками и не подвигался ни на
волос. Старик (ему было под пятьдесят лет, он женился очень поздно) догадался наконец,
что дело не идет на лад, и поместил своего Андрюшу в пансион. Андрюша стал учиться, но
из-под родительского присмотра не вышел: отец навещал его беспрестанно, надоедая
содержателю своими наставлениями и беседами; надзиратели также тяготились незваным
гостем: он то и дело приносил им какие-то, по их словам, премудреные книги о воспитании.
Даже школьникам становилось неловко при виде смуглого и рябого лица старика, его тощей
фигуры, постоянно облеченной в какой-то вострополый серый фрак. Школьники не
подозревали тогда, что этот угрюмый, никогда не улыбавшийся господин, с журавлиной
походкой и длинным носом — сердцем сокрушался и болел о каждом из них почти так же,
как о собственном сыне. Он однажды вздумал побеседовать с ними о Вашингтоне. «Юные
питомцы!» — начал он, но при первых звуках его странного голоса юные питомцы
разбежались. Честный геттингенец жил не на розах: он был постоянно подавлен ходом
истории, всякого рода вопросами и соображениями. Когда молодой Берсенев поступил в
университет, он ездил с ним на лекции; но уже здоровье начинало изменять ему. События
48-го года потрясли его до основания (надо было всю книгу переделать), и он умер зимой
53-го года, не дождавшись выхода сына из университета, но заранее поздравив его
кандидатом и благословив его на служение науке. «Передаю тебе светоч, — говорил он ему
за два часа до смерти, — я держал его, покамест мог, не выпускай и ты сей светоч до конца».
Берсенев долго говорил с Еленой о своем отце. Неловкость, которую он чувствовал в ее
присутствии, исчезла, и пришепетывал он не так сильно. Разговор перешел к университету.
— Скажите, — спросила его Елена, — между вашими товарищами были замечательные
люди?
Берсенев вспомнил слова Шубина.
— Нет, Елена Николаевна, сказать вам по правде, не было между нами ни одного
замечательного человека. Да и где! Было, говорят, время в Московском университете!
Только не теперь. Теперь это училище — не университет. Мне было тяжело с моими
товарищами, — прибавил он, понизив голос.
— Тяжело?.. — прошептала Елена.
— Впрочем, — продолжал Берсенев, — я должен оговориться. Я знаю одного
студента, — правда, он не моего курса, — это действительно замечательный человек.
— Как его зовут? — с живостью спросила Елена.
— Инсаров, Дмитрий Никанорович. Он болгар.
— Не русский?
— Нет, не русский.
— Зачем же он живет в Москве?
— Он приехал сюда учиться. И знаете ли, с какою целью он учится? У него одна
мысль: освобождение его родины. И судьба его необыкновенная. Отец его был довольно
зажиточный купец, родом из Тырнова. Тырнов теперь небольшой городок, а в старину это
была столица Болгарии, когда еще Болгария была независимым королевством. Торговал он в
Софии, имел сношения c Россией; сестра его, родная тетка Инсарова, до сих пор живет в
Киеве, замужем за старшим учителей истории в тамошней гимназии. В тысяча восемьсот
тридцать пятом году, стало быть восемнадцать лет тому назад, совершилось ужасное