Page 44 - Накануне

— Вы прежде были со мной откровенны, — с легким упреком произнесла Елена. —
Помните?
— Тогда я мог быть откровенным, тогда мне скрывать было нечего; а теперь…
— А теперь? — спросила Елена.
— А теперь… А теперь я должен удалиться. Прощайте.
Если бы в это мгновение Инсаров поднял глаза на Елену, он бы заметил, что лицо ее
все больше светлело, чем больше он сам хмурился и темнел; но он упорно глядел на пол.
— Ну, прощайте, Дмитрий Никанорович, — начала она. — Но по крайней мере, так как
мы уже встретились, дайте мне теперь вашу руку.
Инсаров протянул было руку.
— Нет, и этого я не могу, — промолвил он и отвернулся снова.
— Не можете?
— Не могу. Прощайте.
И он направился к выходу часовни.
— Погодите еще немножко, — сказала Елена. — Вы как будто боитесь меня. А я
храбрее вас, — прибавила она с внезапной легкой дрожью во всем теле. — Я могу вам
сказать… хотите?.. отчего вы меня здесь застали? Знаете ли, куда я шла?
Инсаров с изумлением посмотрел на Елену.
— Я шла к вам.
— Ко мне?
Елена закрыла лицо.
— Вы хотели заставить меня сказать, что я вас люблю, — прошептала она, — вот… я
сказала.
— Елена! — вскрикнул Инсаров.
Она приняла руки, взглянула на него и упала к нему на грудь.
Он крепко обнял ее и молчал. Ему не нужно было говорить ей, что он ее любит. Из
одного его восклицания, из этого мгновенного преобразования всего человека, из того, как
поднималась и опускалась эта грудь, к которой она так доверчиво прильнула, как
прикасались концы его пальцев к ее волосам, Елена могла понять, что она любима. Он
молчал, и ей не нужно было слов. «Он тут, он любит… чего ж еще?» Тишина блаженства,
тишина невозмутимой пристани, достигнутой цели, та небесная тишина, которая и самой
смерти придает и смысл и красоту, наполнила ее всю своею божественной волной. Она
ничего не желала, потому что она обладала всем. «О мой брат, мой друг, мой милый!..» —
шептали ее губы, и она сама не знала, чье это сердце, его ли, ее ли, так сладостно билось и
таяло в ее груди.
А он стоял неподвижно, он окружал своими крепкими объятиями эту молодую,
отдавшуюся ему жизнь, он ощущал на груди это новое, бесконечно дорогое бремя; чувство
умиления, чувство благодарности неизъяснимой разбило в прах его твердую душу, и никогда
еще не изведанные слезы навернулись на его глаза…
А она не плакала; она твердила только: «О мой друг! о мой брат!»

— Так ты пойдешь за мною всюду? — говорил он ей четверть часа спустя,
по-прежнему окружая и поддерживая ее своими объятиями.
— Всюду, на край земли. Где ты будешь, там я буду.
— И ты себя не обманываешь, ты знаешь, что родители твои никогда не согласятся на
наш брак?
— Я себя не обманываю; я это знаю.
— Ты знаешь, что я беден, почти нищий?
— Знаю.
— Что я не русский, что мне не суждено жить в России, что тебе придется разорвать
все твои связи с отечеством, с родными?