Page 47 - Накануне

другое. Впрочем, я, как корсиканец, занимаюсь больше вендеттой, нежели чистым
искусством. Trema, Bisanzia! 21
— Я тебя не понимаю, — проговорил Берсенев.
— А вот погоди. Вот извольте поглядеть, любезный друг и благодетель, мою месть
номер первый.
Шубин раскутал одну фигуру, и Берсенев увидел отменно схожий, отличный бюст
Инсарова. Черты лица были схвачены Шубиным верно до малейшей подробности, и
выражение он им придал славное: честное, благородное и смелое.
Берсенев пришел в восторг.
— Да это просто прелесть! — воскликнул он. — Поздравляю тебя. Хоть на выставку!
Почему ты называешь это великолепное произведение местью?
— А потому, сэр, что я намерен поднести это, как вы изволили выразиться,
великолепное произведение Елене Николаевне в день ее именин. Понимаете вы сию
аллегорию? Мы не слепые, мы видим, что около нас происходит, но мы джентльмены,
милостивый государь, и мстим по-джентльменски.
— А вот, — прибавил Шубин, раскутывая другую фигурку, — так как художник, по
новейшим эстетикам, пользуется завидным правом воплощать в себе всякие мерзости,
возводя их в перл создания, то мы, при возведении сего перла, номера второго, мстили уже
вовсе не как джентльмены, а просто en canaille 22 .
Он ловко сдернул полотно, и взорам Берсенева предстала статуэтка, в дантановском
вкусе, того же Инсарова. Злее и остроумнее невозможно было ничего придумать. Молодой
болгар был представлен бараном, поднявшимся на задние ножки и склоняющим рога для
удара. Тупая важность, задор, упрямство, неловкость, ограниченность так и отпечатались на
физиономии «супруга овец тонкорунных», и между тем сходство было до того поразительно,
несомненно, что Берсенев не мог не расхохотаться.
— Что? забавно? — промолвил Шубин, — узнал ироя? На выставку тоже советуешь
послать? Это, братец ты мой, я сам себе в собственные именины подарю… Ваше
высокоблагородие, позвольте выкинуть коленце!
И Шубин прыгнул раза три, ударяя себя сзади подошвами.
Берсенев поднял с полу полотно и забросил им статуэтку.
— Ох ты, великодушный, — начал Шубин, — кто бишь в истории считается особенно
великодушным? Ну, все равно! А теперь, — продолжал он, торжественно и печально
раскутывая третью, довольно большую массу глины, — ты узришь нечто, что докажет тебе
смиренномудрие и прозорливость твоего друга. Ты убедишься в том, что он, опять-таки как
истинный художник, чувствует потребность и пользу собственного заушения. Взирай!
Полотно взвилось, и Берсенев увидел две, рядом и близко поставленные, точно
сросшиеся, головы… Он не тотчас понял, в чем дело, но, приглянувшись, узнал в одной из
них Аннушку, в другой самого Шубина. Впрочем, это были скорее карикатуры, чем
портреты. Аннушка была представлена красивою жирною девкой с низким лбом,
заплывшими глазами и бойко вздернутым носом. Ее крупные губы нагло ухмылялись; все
лицо выражало чувственность, беспечность и удаль, не без добродушия. Себя Шубин
изобразил испитым, исхудалым жуиром, с ввалившимися щеками, с бессильно висящими
косицами жидких волос, с бессмысленным выражением в погасших глазах, с заостренным,
как у мертвеца, носом.
Берсенев отвернулся с отвращением.
— Какова двоешка, брат? — промолвил Шубин. — Не соблаговолишь ли сочинить
приличную подпись? К первым двум штукам я уже подписи придумал. Под бюстом будет

21 Трепещи, Византия! (итал.)

22 как канальи (франц.)