Page 160 - Обыкновенная история

пропала, а то у меня и изношенные-то целы.
– А куда она пропала? – гневно спросила Анна Павловна.
– У прачки пропала. Я тогда докладывал Александру Федорычу, чтоб вычесть у ней, да
они ничего не сказали.
– Видишь, мерзавка, – заметила Анна Павловна, – польстилась на хорошее-то белье!
– Как не смотреть! – продолжал Евсей. – Дай бог всякому так свою должность
справить. Они, бывало, еще почивать изволят, а я и в булочную сбегаю…
– Какие он булки кушал?
– Белые-с, хорошие.
– Знаю, что белые; да сдобные?
– Этакой ведь столб! – сказала Аграфена, – и слова-то путем не умеет молвить, а еще
петербургский!
– Никак нет-с! – отвечал Евсей, – постные.
– Постные! ах ты, злодей этакой! душегубец! разбойник! – сказала Анна Павловна,
покраснев от гнева. – Ты это не догадался сдобных-то булок покупать ему? а смотрел!
– Да они, сударыня, не приказывали…
– Не приказывали! Ему, голубчику моему, все равно, что ни подложи – все скушает. А
тебе и этого в голову не пришло? Ты разве забыл, что он здесь кушал всё сдобные булки?
Покупать постные булки! Верно, ты деньги-то в другое место относил? Вот я тебя! Ну, что
еще? говори…
– После, как откушают чай, – продолжал Евсей, оробев, – в должность пойдут, а я за
сапоги: целое утро чищу, всё перечищу, иные раза по три; вечером снимут – опять вычищу.
Как, сударыня, не смотрел: да я ни у одного из господ таких сапог не видывал. У Петра
Иваныча хуже вычищены, даром что трое лакеев.
– Отчего же он такой? – сказала, несколько смягчившись, Анна Павловна.
– Должно быть, от писанья, сударыня.
– Много писал?
– Много-с; каждый день.
– Что ж он писал? бумаги, что ли, какие?
– Должно быть, бумаги-с.
– А ты что не унимал?
– Я унимал, сударыня: «Не сидите, мол, говорю, Александр Федорыч, извольте идти
гулять: погода хорошая, много господ гуляет. Что за писанье? грудку надсадите: маменька,
мол, гневаться станут…»
– А он что?
– «Пошел, говорят, вон: ты дурак!»
– И подлинно дурак! – промолвила Аграфена.
Евсей взглянул при этом на нее, потом опять продолжал глядеть на барыню.
– Ну, а дядя-то разве не унимал? – спросила Анна Павловна.
– Куда, сударыня! придут, да коли застанут без дела, так и накинутся. «Что, говорят,
ничего не делаешь? Здесь, говорят, не деревня, надо работать, говорят, а не на боку лежать!
Все, говорят, мечтаешь!» А то еще и выбранят…
– Как выбранят?
– «Провинция…» говорят… и пойдут, и пойдут… так бранятся, что иной раз не слушал
бы.
– Чтоб ему пусто было! – сказала, плюнув, Анна Павловна. – Своих бы пострелят
народил, да и ругал бы! Чем бы унять, а он… Господи, боже мой, царь милосердый! –
воскликнула она, – на кого нынче надеяться, коли и родные свои хуже дикого зверя? Собака
и та бережет своих щенят, а тут дядя извел родного племянника! А ты, дурачина этакой, не
мог дядюшке-то сказать, чтоб он не изволил так лаяться на барина, а отваливал бы прочь.
Кричал бы на жену свою, мерзавку этакую! Видишь, нашел кого ругать: «Работай, работай!»
Сам бы околевал над работой! Собака, право, собака, прости господи! Холопа нашел