Page 155 - Обыкновенная история

покоившиеся на широких плавучих листьях. На солнце набегали иногда легкие облака; вдруг
оно как будто отвернется от Грачей; тогда и озеро, и роща, и село – все мгновенно
потемнеет; одна даль ярко сияет. Облако пройдет – озеро опять заблестит, нивы обольются
точно золотом.
Анна Павловна с пяти часов сидит на балконе. Что ее вызвало: восход солнца, свежий
воздух или пение жаворонка? Нет! она не сводит глаз с дороги, что идет через рощу. Пришла
Аграфена просить ключей. Анна Павловна не поглядела на нее и, не спуская глаз с дороги,
отдала ключи и не спросила даже зачем. Явился повар: она, тоже не глядя на него, отдала
ему множество приказаний. Другой день стол заказывался на десять человек.
Анна Павловна осталась опять одна. Вдруг глаза ее заблистали; все силы ее души и
тела перешли в зрение: на дороге что-то зачернело. Кто-то едет, но тихо, медленно. Ах! это
воз спускается с горы. Анна Павловна нахмурилась.
– Вот кого-то понесла нелегкая! – проворчала она, – нет, чтоб объехать кругом; все
лезут сюда.
Она с неудовольствием опустилась опять в кресло и опять с трепетным ожиданием
устремила взгляд на рощу, не замечая ничего вокруг. А вокруг было что заметить: декорация
начала значительно изменяться. Полуденный воздух, накаленный знойными лучами солнца,
становился душен и тяжел Вот и солнце спряталось. Стало темно. И лес, и дальние деревни,
и трава – все облеклось в безразличный, какой-то зловещий цвет.
Анна Павловна очнулась и взглянула вверх. Боже мой! С запада тянулось, точно живое
чудовище, черное, безобразное пятно с медным отливом по краям и быстро надвигалось на
село и на рощу, простирая будто огромные крылья по сторонам. Все затосковало в природе.
Коровы понурили головы; лошади обмахивались хвостами, раздували ноздри и фыркали,
встряхивая гривой. Пыль под их копытами не поднималась вверх, но тяжело, как песок,
рассыпалась под колесами. Туча надвигалась грозно. Вскоре медленно прокатился
отдаленный гул.
Все притихло, как будто ожидало чего-то небывалого. Куда девались эти птицы,
которые так резво порхали и пели при солнышке? Где насекомые, что так разнообразно
жужжали в траве? Все спряталось и безмолвствовало, и бездушные предметы, казалось,
разделяли зловещее предчувствие. Деревья перестали покачиваться и задевать друг друга
сучьями; они выпрямились; только изредка наклонялись верхушками между собою, как
будто взаимно предупреждая себя шепотом о близкой опасности. Туча уже обложила
горизонт и образовала какой-то свинцовый, непроницаемый свод. В деревне все старались
убраться вовремя по домам. Наступила минута всеобщего, торжественного молчания. Вот от
лесу как передовой вестник пронесся свежий ветерок, повеял прохладой в лицо путнику,
прошумел по листьям, захлопнул мимоходом ворота в избе и, вскрутя пыль на улице, затих в
кустах. Следом за ним мчится бурный вихрь, медленно двигая по дороге столб пыли; вот
ворвался в деревню, сбросил несколько гнилых досок с забора, снес соломенную кровлю,
взвил юбку у несущей воду крестьянки и погнал вдоль улицы петухов и кур, раздувая им
хвосты.
Пронесся. Опять безмолвие. Все суетится и прячется; только глупый баран не
предчувствует ничего: он равнодушно жует свою жвачку, стоя посреди улицы, и глядит в
одну сторону, не понимая общей тревоги; да перышко с соломинкой, кружась по дороге,
силятся поспеть за вихрем.
Упали две, три крупные капли дождя – и вдруг блеснула молния. Старик встал с
завалинки и поспешно повел маленьких внучат в избу; старуха, крестясь, торопливо закрыла
окно.
Грянул гром и, заглушая людской шум, торжественно, царственно прокатился в
воздухе. Испуганный конь оторвался от коновязи и мчится с веревкой в поле; тщетно
преследует его крестьянин. А дождь так и сыплет, так и сечет, все чаще и чаще, и дробит в
кровли и окна сильнее и сильнее. Беленькая ручка боязливо высовывает на балкон предмет
нежных забот – цветы.