Page 42 - Обломов

все знакомые лица, потом отходят ко сну…
Лицо Обломова вдруг облилось румянцем счастья: мечта была так ярка, жива,
поэтична, что он мгновенно повернулся лицом к подушке. Он вдруг почувствовал смутное
желание любви, тихого счастья, вдруг зажаждал полей и холмов своей родины, своего дома,
жены и детей…
Полежав ничком минут пять, он медленно опять повернулся на спину. Лицо его сияло
кротким, трогательным чувством: он был счастлив.
Он с наслаждением, медленно вытянул ноги, отчего панталоны его засучились немного
вверх, но он и не замечал этого маленького беспорядка. Услужливая мечта носила его легко
и вольно, далеко в будущем.
Теперь его поглотила любимая мысль: он думал о маленькой колонии друзей, которые
поселятся в деревеньках и фермах, в пятнадцати или двадцати верстах вокруг его деревни,
как попеременно будут каждый день съезжаться друг к другу в гости, обедать, ужинать,
танцевать, ему видятся все ясные дни, ясные лица, без забот и морщин, смеющиеся, круглые,
с ярким румянцем, с двойным подбородком с неувядающим аппетитом, будет вечное лето,
вечное веселье, сладкая еда да сладкая лень.
— Боже, боже! — произнес он от полноты счастья и очнулся.
А тут раздался со двора в пять голосов: «Картофеля! Песку, песку не надо ли? Уголья!
Уголья!.. Пожертвуйте, милосердные господа, на построение храма господня!» А из
соседнего, вновь строящегося дома раздавался стук топоров, крик рабочих.
— Ах! — горестно вслух вздохнул Илья Ильич. — «Что за жизнь! Какое безобразие
этот столичный шум! Когда же настанет райское, желанное житье? Когда в поля, в родные
рощи? — думал он. — Лежать бы теперь на траве, под деревом, да глядеть сквозь ветки на
солнышко и считать, сколько птичек перебывает на ветках. А тут тебе на траву то обед, то
завтрак принесет какая-нибудь краснощекая прислужница, с голыми, круглыми и мягкими
локтями и с загорелой шеей, потупляет, плутовка, взгляд и улыбается… Когда же настанет
эта пора?..»
«А план! А староста, а квартира?» — вдруг раздалось в памяти его.
— Да, да! — торопливо заговорил Илья Ильич, — сейчас, сию минуту!
Обломов быстро приподнялся и сел на диване, потом спустил ноги на пол, попал разом
в обе туфли и посидел так, потом встал совсем и постоял задумчиво минуты две.
— Захар, Захар! — закричал он громко, поглядывая на стол и на чернильницу.
— Что еще там? — послышалось вместе с прыжком. — Как только ноги-то таскают
меня? — хриплым шепотом прибавил Захар.
— Захар! — повторил Илья Ильич задумчиво, не спуская глаз со стола. — Вот что,
братец… — начал он, указывая на чернильницу, но, не кончив фразы, впал опять в раздумье.
Тут руки стали у него вытягиваться кверху, колени подгибаться, он начал потягиваться,
зевать…
— Там оставался у нас, — заговорил он, все потягиваясь, с расстановкой, — сыр, да…
дай мадеры, до обеда долго, так я позавтракаю немного…
— Где это он оставался? — сказал Захар, — не оставалось ничего…
— Как не оставалось? — перебил Илья Ильич. — Я очень хорошо помню: вот какой
кусок был…
— Нет, нету! Никакого куска не было! — упорно твердил Захар.
— Был! — сказал Илья Ильич.
— Не был, — отвечал Захар.
— Ну, так купи.
— Пожалуйте денег.
— Вон мелочь там, возьми.
— Да тут только рубль сорок, а надо рубль шесть гривен.
— Там еще медные были.
— Я не видал! — сказал Захар, переминаясь с ноги на ногу. — Серебро было, вон оно и