Page 48 - Обломов

целый день — тебе нужды нет, что я пообедаю невесть где и как и не прилягу после обеда?..
Без меня они тут перевезут! Недогляди, так и перевезут — черепки. Знаю я, — с
возрастающей убедительностью говорил Обломов, — что значит перевозка! Это значит
ломка, шум, все вещи свалят в кучу на полу: тут и чемодан, и спинка дивана, и картины, и
чубуки, и книги, и склянки какие-то, которых в другое время и не видать, а тут черт знает
откуда возьмутся! Смотри за всем, чтоб не растеряли да не переломали… половина тут,
другая на возу или на новой квартире: захочется покурить, возьмешь трубку, а табак уже
уехал… Хочешь сесть, да не на что, до чего ни дотронулся — выпачкался, все в пыли,
вымыться нечем, и ходи вон с этакими руками, как у тебя…
— У меня руки чисты, — заметил Захар, показывая какие-то две подошвы вместо рук.
— Ну, уж не показывай только! — сказал Илья Ильич отворачиваясь. — А захочется
пить, — продолжал Обломов, — взял графин, да стакана нет…
— Можно и из графина напиться! — добродушно прибавил Захар.
— Вот у вас все так: можно и не мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А
на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему
картиной переезда, — дня в три не разберутся, все не на своем месте: картины у стен, на
полу, калоши на постели, сапоги в одном узле с чаем да с помадой. То, глядишь, ножка у
кресла сломана, то стекло на картине разбито или диван в пятнах. Чего ни спросишь — нет,
никто не знает — где, или потеряно, или забыто на старой квартире: беги туда…
— В ину пору раз десять взад и вперед сбегаешь, — перебил Захар.
— Вот видишь ли! — продолжал Обломов. — А встанешь на новой квартире утром,
что за скука! Ни воды, ни угольев нет, а зимой так холодом насидишься, настудят комнаты, а
дров нет, поди бегай, занимай…
— Еще каких соседей бог даст, — заметил опять Захар, — от иных не то что вязанки
дров — ковша воды не допросишься.
— То-то же! — сказал Илья Ильич. — Переехал — к вечеру, кажется бы, и конец
хлопотам: нет, еще провозишься недели две. Кажется, все расставлено… смотришь,
что-нибудь да осталось: шторы привесить, картинки приколотить — душу всю вытянет, жить
не захочется… А издержек, издержек…
— Прошлый раз, восемь лет назад, рублев двести стало — как теперь помню, —
подтвердил Захар.
— Ну вот, шутка! — говорил Илья Ильич. — А как дико жить сначала на новой
квартире! Скоро ли привыкнешь? Да я ночей пять не усну на новом месте, меня тоска
загрызет, как встану да увижу вон вместо этой вывески токаря другое что-нибудь напротив,
или вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно…
Видишь ли ты сам теперь, до чего доводил барина — а? — спросил с упреком Илья Ильич.
— Вижу, — прошептал смиренно Захар.
— Зачем же ты предлагал мне переехать? Станет ли человеческих сил вынести все это?
— Я думал, что другие, мол, не хуже нас, да переезжают, так и нам можно… — сказал
Захар.
— Что? Что? — вдруг с изумлением спросил Илья Ильич, приподнимаясь с кресел. —
Что ты сказал?
Захар вдруг смутился, не зная, чем он мог подать барину повод к патетическому
восклицанию и жесту… Он молчал.
— Другие не хуже! — с ужасом повторил Илья Ильич. — Вот ты до чего договорился!
Я теперь буду знать, что я для тебя все равно, что «другой»!
Обломов поклонился иронически Захару и сделал в высшей степени оскорбленное
лицо.
— Помилуйте, Илья Ильич, разве я равняю вас с кем-нибудь?..
— С глаз долой! — повелительно сказал Обломов, указывая рукой на дверь. — Я тебя
видеть не могу. А! «другие»! Хорошо!
Захар с глубоким вздохом удалился к себе.