Page 50 - Обломов

У Захара отлегло от сердца, он с радости, как мальчишка, проворно бросился в буфет и
принес квасу.
— Что, каково тебе? — кротко спросил Илья Ильич, отпив из стакана и держа его в
руках. — Ведь нехорошо?
Вид дикости на лице Захара мгновенно смягчился блеснувшим в чертах его лучом
раскаяния. Захар почувствовал первые признаки проснувшегося в груди и подступившего к
сердцу благоговейного чувства к барину, и он вдруг стал смотреть прямо ему в глаза.
— Чувствуешь ли ты свой проступок? — спросил Илья Ильич.
«Что это за „проступок“ за такой? — думал Захар с горестью. — Что-нибудь жалкое,
ведь нехотя заплачешь, как он станет этак-то пропекать».
— Что ж, Илья Ильич, — начал Захар с самой низкой ноты своего диапазона, — я
ничего не сказал, окроме того, что, мол…
— Нет, ты погоди! — перебил Обломов. — Ты понимаешь ли, что ты сделал? На вот,
поставь стакан на стол и отвечай!
Захар ничего не отвечал и решительно не понимал, что он сделал, но это не помешало
ему с благоговением посмотреть на барина, он даже понурил немного голову, сознавая свою
вину.
— Как же ты не ядовитый человек? — говорил Обломов.
Захар все молчал, только крупно мигнул раза три.
— Ты огорчил барина! — с расстановкой произнес Илья Ильич и пристально смотрел
на Захара, наслаждаясь его смущением.
Захар не знал, куда деваться от тоски.
— Ведь огорчил? — спросил Илья Ильич.
— Огорчил! — шептал, растерявшись совсем, Захар от этого нового жалкого слова. Он
метал взгляды направо, налево и прямо, ища в чем-нибудь спасения, и опять замелькали
перед ним и паутина, и пыль, и собственное отражение, и лицо барина.
«Хоть бы сквозь землю провалиться! Эх, смерть нейдет!» — подумал он, видя, что не
избежать ему патетической сцены, как ни вертись. И так он чувствовал, что мигает чаще и
чаще, и вот, того и гляди, брызнут слезы.
Наконец он отвечал барину известной песней, только в прозе.
— Чем же я огорчил вас, Илья Ильич? — почти плача сказал он.
— Чем? — повторил Обломов. — Да ты подумал ли, что такое другой?
Он остановился, продолжая глядеть на Захара.
— Сказать ли тебе, что это такое?
Захар повернулся, как медведь в берлоге, и вздохнул на всю комнату.
— Другой — кого ты разумеешь — есть голь окаянная, грубый, необразованный
человек, живет грязно, бедно, на чердаке, он и выспится себе на войлоке где-нибудь на
дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда мечет
его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на новую квартиру.
Вон, Лягаев, возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок и идет… «Куда,
мол, ты?» — «Переезжаю», — говорит. Вот это так «другой»! А я, по-твоему, «другой» — а?
Захар взглянул на барина, переступил с ноги на ногу и молчал.
— Что такое другой? — продолжал Обломов. — Другой есть такой человек, который
сам себе сапоги чистит, одевается сам, хоть иногда и барином смотрит, да врет, он и не знает,
что такое прислуга, послать некого — сам сбегает за чем нужно, и дрова в печке сам
помешает, иногда и пыль оботрет…
— Из немцев много этаких, — угрюмо сказал Захар.
— То-то же! А я? Как ты думаешь, я «другой»?
— Вы совсем другой! — жалобно сказал Захар, все не понимавший, что хочет сказать
барин. — Бог знает, что это напустило такое на вас…
— Я совсем другой — а? Погоди, ты посмотри, что ты говоришь! Ты разбери-ка, как
«другой»-то живет? «Другой» работает без устали, бегает, суетится, — продолжал