Page 49 - Обломов

— Эка жизнь, подумаешь! — ворчал он, садясь на лежанку.
— Боже мой! — стонал тоже Обломов. — Вот хотел посвятить утро дельному труду, а
тут расстроили на целый день! И кто же? свой собственный слуга, преданный, испытанный, а
что сказал! И как это он мог?
Обломов долго не мог успокоиться, он ложился, вставал, ходил по комнате и опять
ложился. Он в низведении себя Захаром до степени других видел нарушение прав своих на
исключительное предпочтение Захаром особы барина всем и каждому.
Он вникал в глубину этого сравнения и разбирал, что такое другие и что он сам, в какой
степени возможна и справедлива эта параллель и как тяжела обида, нанесенная ему Захаром,
наконец, сознательно ли оскорбил его Захар, то есть убежден ли он был, что Илья Ильич все
равно, что «другой», или так это сорвалось у него с языка, без участия головы. Все это задело
самолюбие Обломова, и он решился показать Захару разницу между ним и теми, которых
разумел Захар под именем «других», и дать почувствовать ему всю гнусность его поступка.
— Захар! — протяжно и торжественно кликнул он.
Захар, услышав этот зов, не прыгнул, по обыкновению, с лежанки, стуча ногами, не
заворчал, он медленно сполз с печки и пошел, задевая за все и руками и боками, тихо,
нехотя, как собака, которая по голосу господина чувствует, что проказа ее открыта и что
зовут ее на расправу.
Захар отворил вполовину дверь, но войти не решался.
— Войди! — сказал Илья Ильич.
Хотя дверь отворялась свободно, но Захар отворял так, как будто нельзя было пролезть,
и оттого только завяз в двери, но не вошел.
Обломов сидел на краю постели.
— Поди сюда! — настойчиво сказал он.
Захар с трудом высвободился из двери, но тотчас притворил ее за собой и прислонился
к ней плотно спиной.
— Сюда! — говорил Илья Ильич, указывая пальцем место подле себя.
Захар сделал полшага и остановился за две сажени от указанного места.
— Еще! — говорил Обломов.
Захар сделал вид, что будто шагнул, а сам только качнулся, стукнул ногой и остался на
месте.
Илья Ильич, видя, что ему никак не удается на этот раз подманить Захара ближе,
оставил его там, где он стоял, и смотрел на него несколько времени молча, с укоризной.
Захар, чувствуя неловкость от этого безмолвного созерцания его особы, делал вид, что
не замечает барина, и более, нежели когда-нибудь, стороной стоял к нему и даже не кидал в
эту минуту своего одностороннего взгляда на Илью Ильича.
Он упорно стал смотреть налево, в другую сторону: там увидал он давно знакомый ему
предмет — бахрому из паутины около картин, и в пауке — живой упрек своему нерадению.
— Захар! — тихо, с достоинством произнес Илья Ильич.
Захар не отвечал, он, кажется, думал: «Ну, чего тебе? Другого, что ли, Захара? Ведь я
тут стою», и перенес взгляд свой мимо барина, слева направо, там тоже напомнило ему о нем
самом зеркало, подернутое, как кисеей, густою пылью, сквозь нее дико, исподлобья смотрел
на него, как из тумана, собственный его же угрюмый и некрасивый лик.
Он с неудовольствием отвратил взгляд от этого грустного, слишком знакомого ему
предмета и решился на минуту остановить его на Илье Ильиче. Взгляды их встретились.
Захар не вынес укора, написанного в глазах барина, и потупил свои вниз, под ноги: тут
опять, в ковре, пропитанном пылью и пятнами, он прочел печальный аттестат своего усердия
к господской службе.
— Захар! — с чувством повторил Илья Ильич.
— Чего изволите? — едва слышно прошептал Захар и чуть-чуть вздрогнул,
предчувствуя патетическую речь.
— Дай мне квасу! — сказал Илья Ильич.