Page 71 - Обломов

— Что ты, Илья Иваныч! Всегда перепутаешь! Она и семика не дождалась, —
поправила жена.
— Она, кажется, в петровки здесь была, — возражает Илья Иванович.
— Ты всегда так! — с упреком скажет жена. — Споришь, только срамишься…
— Ну, как же не была в петровки? Еще тогда все пироги с грибами пекли: она любит…
— Так это Марья Онисимовна: она любит пироги с грибами — как это не помнишь! Да
и Марья Онисимовна не до ильина дня, а до Прохора и Никанора гостила.
Они вели счет времени по праздникам, по временам года, по разным семейным и
домашним случаям, не ссылаясь никогда ни на месяцы, ни на числа. Может быть, это
происходило частью и оттого, что, кроме самого Обломова, прочие все путали и названия
месяцев и порядок чисел.
Замолчит побежденный Илья Иванович, и опять все общество погрузится в дремоту.
Илюша, завалившись за спину матери, тоже дремлет, а иногда и совсем спит.
— Да, — скажет потом какой-нибудь из гостей с глубоким вздохом, — вот муж-то
Марьи Онисимовны, покойник Василий Фомич, какой был, бог с ним, здоровый, а умер! И
шестидесяти лет не прожил — жить бы этакому сто лет!
— Все умрем, кому когда — воля божья! — возражает Пелагея Игнатьевна со
вздохом. — Кто умирает, а вот у Хлоповых так не поспевают крестить: говорят, Анна
Андреевна опять родила — уж это шестой.
— Одна ли Анна Андреевна! — сказала хозяйка. — Вот как брата-то ее женят и пойдут
дети — столько ли еще будет хлопот! И меньшие подрастают, тоже в женихи смотрят, там
дочерей выдавай замуж, а где женихи здесь? Нынче, вишь, ведь все хотят приданого, да все
деньгами…
— Что вы такое говорите? — спросил Илья Иванович, подойдя к беседовавшим.
— Да вот говорим, что…
И ему повторяют рассказ.
— Вот жизнь-то человеческая! — поучительно произнес Илья Иванович. — Один
умирает, другой родится, третий женится, а мы вот все стареемся: не то что год на год, день
на день не приходится! Зачем это так? То ли бы дело, если б каждый день как вчера, вчера
как завтра!.. Грустно, как подумаешь…
— Старый старится, а молодой растет! — сонным голосом кто-то сказал из угла.
— Надо богу больше молиться да не думать ни о чем! — строго заметила хозяйка.
— Правда, правда, — трусливо, скороговоркой отозвался Илья Иванович, вздумавший
было пофилософствовать, и пошел опять ходить взад и вперед.
Долго опять молчат, скрипят только продеваемые взад и вперед иглой нитки. Иногда
хозяйка нарушит молчание.
— Да, темно на дворе, — скажет она. — Вот, бог даст, как дождемся святок, приедут
погостить свои, ужо будет повеселее, и не видно, как будут проходить вечера. Вот если б
Маланья Петровна приехала, уж тут было бы проказ-то! Чего она не затеет! И олово лить, и
воск топить, и за ворота бегать, девок у меня всех с пути собьет. Затеет игры разные… такая,
право!
— Да, светская дама! — заметил один из собеседников. — В третьем году она и с гор
выдумала кататься, вот как еще Лука Савич бровь расшиб…
Вдруг все встрепенулись, посмотрели на Луку Савича и разразились хохотом.
— Как это ты, Лука Савич? Ну-ка, ну, расскажи! — говорит Илья Иванович и помирает
со смеху.
И все продолжают хохотать, и Илюша проснулся, и он хохочет.
— Ну, чего рассказывать! — говорит смущенный Лука Савич. — Это все вон Алексей
Наумыч выдумал: ничего и не было совсем.
— Э! — хором подхватили все. — Да как же ничего не было? Мы-то умерли разве?.. А
лоб-то, лоб-то, вон и до сих пор рубец виден…
И захохотали.