Page 72 - Обломов

— Да что вы смеетесь? — старается выговорить в промежутках смеха Лука Савич. — Я
бы… и не того… да все Васька, разбойник… салазки старые подсунул… они и разъехались
подо мной… я и того…
Общий хохот покрыл его голос. Напрасно он силился досказать историю своего
падения: хохот разлился по всему обществу, проник до передней и до девичьей, объял весь
дом, все вспомнили забавный случай, все хохочут долго, дружно, несказанно, как
олимпийские боги. Только начнут умолкать, кто-нибудь подхватит опять — и пошло писать.
Наконец кое-как с трудом успокоились.
— А что, нынче о святках будешь кататься, Лука Савич? — спросил, помолчав, Илья
Иванович.
Опять общий взрыв хохота, продолжавшийся минут десять.
— Не велеть ли Антипке постом сделать гору? — вдруг опять скажет Обломов. — Лука
Савич, мол, охотник большой, не терпится ему…
Хохот всей компании не дал договорить ему.
— Да целы ли те… салазки-то? — едва от смеха выговорил один из собеседников.
Опять смех.
Долго смеялись все, наконец стали мало-помалу затихать: иной утирал слезы, другой
сморкался, третий кашлял неистово и плевал, с трудом выговаривая:
— Ах ты, господи! Задушила мокрота совсем… насмешил тогда, ей-богу! Такой грех!
Как он спиной-то кверху, а полы кафтана врозь…
Тут следовал окончательно последний, самый продолжительный раскат хохота, и затем
все смолкло. Один вздохнул, другой зевнул вслух, с приговоркой, и все погрузилось в
молчание.
По-прежнему слышалось только качанье маятника, стук сапог Обломова да легкий
треск откушенной нитки.
Вдруг Илья Иванович остановился посреди комнаты с встревоженным видом, держась
за кончик носа.
— Что это за беда? Смотрите-ка! — сказал он. — Быть покойнику: у меня кончик носа
все чешется…
— Ах ты, господи! — всплеснув руками, сказала жена. — Какой же это покойник, коли
кончик чешется? Покойник — когда переносье чешется. Ну, Илья Иваныч, какой ты, бог с
тобой, беспамятный! Вот этак скажешь в людях когда-нибудь или при гостях и — стыдно
будет.
— А что ж это значит, кончик-то чешется? — спросил сконфуженный Илья Иванович.
— В рюмку смотреть. А то, как это можно: покойник!
— Все путаю! — сказал Илья Иванович. — Где тут упомнишь: то сбоку нос чешется, то
с конца, то брови…
— Сбоку, — подхватила Пелагея Ивановна, — означает вести, брови чешутся — слезы,
лоб — кланяться: с правой стороны чешется — мужчине, с левой — женщине, уши
зачешутся — значит, к дождю, губы — целоваться, усы — гостинцы есть, локоть — на
новом месте спать, подошвы — дорога…
— Ну, Пелагея Ивановна, молодец! — сказал Илья Иванович. — А то еще когда масло
дешево будет, так затылок, что ли, чешется…
Дамы начали смеяться и перешептываться, некоторые из мужчин улыбались, готовился
опять взрыв хохота, но в эту минуту в комнате раздалось в одно время как будто ворчанье
собаки и шипенье кошки, когда они собираются броситься друг на друга. Это загудели часы.
— Э! Да уж девять часов! — с радостным изумлением произнес Илья Иванович. —
Смотри-ка, пожалуй, и не видать, как время прошло. Эй, Васька! Ванька, Мотька!
Явились три заспанные физиономии.
— Что ж вы не накрываете на стол? — с удивлением и досадой спросил Обломов. —
Нет, чтоб подумать о господах? Ну, чего стоите? Скорей, водки!
— Вот отчего кончик носа чесался! — живо сказала Пелагея Ивановна. — Будете пить