Page 25 - Очарованный странник
P. 25

такой  искусник  из  них  в одну  минуточку  мне  на подошвах  шкурку  подрезал  да  рубленой
               коневьей гривы туда засыпал и опять с этой подсыпкой шкурку завернул и стрункой зашил.
               После этого тут они меня, точно, д?н несколько держали руки связавши, - все боялись, чтобы
               я себе ран не вредил и щетинку гноем не вывел; а как шкурка зажила, и отпустили: "Теперь,
               говорят, здравствуй, Иван, теперь уже ты совсем наш приятель и от нас отсюда никогда не
               уйдешь".
                     Я тогда только встал на ноги, да и бряк опять на землю: волос-то этот рубленый, что
               под шкурой в пятах зарос, так смертно больно в живое мясо кололся, что не только шагу
               ступить невозможно, а даже устоять на ногах средства нет. Сроду я не плакивал, а тут даже в
               голос заголосил.
                     "Что же это, - говорю, - вы со мною, азиаты проклятые, устроили? Вы бы меня лучше,
               аспиды, совсем убили, чем этак целый век таким калекой быть, что ступить не могу".
                     А они говорят:
                     "Ничего, Иван, ничего, что ты по пустому делу обижаешься".
                     "Какое  же,  -  говорю,  -  это  пустое  дело,  так  человека  испортить,  да  еще  чтобы  не
               обижаться?"
                     "А ты,  - говорят, - присноровись, прямо-то на следки не наступай, а раскорячком на
               косточках ходи"
                     "Тьфу вы, подлецы!" - думаю я себе и от них отвернулся и говорить не стал, и только
               порешил  себе  в  своей  голове,  что  лучше  уже  умру,  а  не  стану,  мол,  по  вашему  совету
               раскорякою на щиколотках ходить; но потом полежал-полежал, - скука смертная одолела, и
               стал присноравливаться и мало-помалу пошел на щиколотках ковылять. Но только они надо
               мной через это нимало не смеялись, а еще говорили:
                     "Вот и хорошо, и хорошо, Иван, ходишь".
                     - Экое несчастие, и как же вы это пустились уходить и опять попались?
                     - Да невозможно-с; степь ровная, дорог нет, и есть хочется... Три дня шел, ослабел не
               хуже лиса, руками какую-то птицу поймал и сырую ее съел, а там опять голод, и воды нет...
               Как идти?.. Так и упал, а они отыскали меня и взяли и подщетинили.
                     Некто из слушателей заметил по поводу этого подщетиниванья, что ведь это, должно
               быть, из рук вон неловко ходить на щиколотках.
                     - Попервоначалу даже очень нехорошо, - отвечал Иван Северьяныч, - да и потом хоть я
               изловчился, а все много пройти нельзя. Но только зато они, эта татарва, не стану лгать, обо
               мне с этих пор хорошо печалились.
                     "Теперь, - говорят, - тебе, Иван, самому трудно быть, тебе ни воды принесть, ни что
               прочее  для  себя  сготовить  неловко.  Бери,  -  говорят,  брат,  себе  теперь  Наташу,  -  мы  тебе
               хорошую Наташу дадим, какую хочешь выбирай".
                     Я говорю:
                     "Что мне их выбирать: одна в них во всех польза. Давайте какую попало". Ну, они меня
               сейчас без спора и женили.
                     - Как! женили вас на татарке?
                     - Да-с, разумеется, на татарке. Сначала на одной, того самого Савакирея жене, которого
               я пересек, только она, эта татарка, вышла совсем мне не по вкусу: благая какая-то и все как
               будто очень меня боялась и нимало меня не веселила. По мужу, что ли, она скучала, или так
               к сердцу ей что-то подступало. Ну, так они заметили, что я ею стал отягощаться, и сейчас
               другую  мне  привели,  эта  маленькая  была  девочка,  не  более  как  всего  годов  тринадцати...
               Сказали мне:
                     "Возьми, Иван, еще эту Наташу, эта будет утешнее".
                     Я и взял.
                     - И что же: эта точно была для вас утешнее? - спросили слушатели Ивана Северьяныча.
                     - Да, - отвечал он, - эта вышла поутешнее, только порою, бывало, веселит, а порою тем
               докучает, что балуется.
                     - Как же она баловалась?
   20   21   22   23   24   25   26   27   28   29   30