Page 29 - Очарованный странник

неотпетый, и охватит тебя тоска, и... дождешься ночи, выползешь потихоньку за ставку,
чтобы ни жены, ни дети и никто бы тебя из поганых не видал, и начнешь молиться... и
молишься... так молишься, что даже снег инда под коленами протает и где слезы падали -
утром травку увидишь.
Рассказчик умолк и поник головою. Его никто не тревожил; казалось, все были
проникнуты уважением к святой скорби его последних воспоминаний; но прошла минута, и
Иван Северьяныч сам вздохнул, как рукой махнул; снял с головы свой монастырский
колпачок и, перекрестясь, молвил:
- А все прошло, слава богу!
Мы дали ему немножко поотдохнуть и дерзнули на новые вопросы о том, как он, наш
очарованный богатырь, выправил свои попорченные волосяною сечкою пятки и какими
путями он убежал из татарской степи от своих Наташей и Колек и попал в монастырь?
Иван Северьяныч удовлетворил это любопытство с полною откровенностью, изменять
которой он, очевидно, был вовсе не способен.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дорожа последовательностью в развитии заинтересовавшей нас истории Ивана
Северьяновича, мы просили его прежде всего рассказать, какими необыкновенными
средствами он избавился от своей щетинки и ушел из плена? Он поведал об этом следующее
сказание:
- Я совершенно отчаялся когда-нибудь вернуться домой и увидать свое отечество.
Помышление об этом даже мне казалось невозможным, и стала даже во мне самая тоска
замирать. Живу, как статуй бесчувственный, и больше ничего; а иногда думаю, что вот же,
мол, у нас дома в церкви этот самый отец Илья, который все газетной бумажки просит,
бывало, на служении молится "о плавающих и путешествующих, страждущих и плененных",
а я, бывало, когда это слушаю, все думаю: зачем? разве теперь есть война, чтобы о пленных
молиться? А вот теперь и понимаю, зачем этак молятся, но не понимаю, отчего же мне от
всех этих молитв никакой пользы нет, и, по малости сказать, хоша не неверую, а смущаюсь,
и сам молиться не стал.
"Что же, - думаю, - молить, когда ничего от того не выходит".
А между тем вдруг однажды слышу-послышу: татарва что-то сумятятся.
Я говорю:
- Что такое?
- Ничего, - говорят, - из вашей стороны два муллы пришли, от белого царя охранный
лист имеют и далеко идут свою веру уставлять.
Я бросился, говорю:
- Где они?
Мне показали на одну юрту, я и пошел туда, куда показали. Прихожу и вижу: там
собрались много ших-задов и мало-задов, и мамов и дербышей, и все, поджав ноги, на
кошмах сидят, а посреди их два человека незнакомые, одеты хотя и по-дорожному, а видно,
что духовного звания; стоят оба посреди этого сброда и слову божьему татар учат.
Я их как увидал, взрадовался, что русских вижу. И сердце во мне затрепетало, и упал я
им в ноги и зарыдал.
Они тоже этому моему поклону обрадовались и оба воскликнули:
- А что? а что! видите! видите? как действует благодать, вот она уже одного вашего
коснулась, и он обращается от Магомета.
А татары отвечают, что это, мол, ничего не действует: это ваш Иван, он из ваших, из
русских, только в плену у нас здесь проживает.
Миссионеры очень этим недовольны сделались. Не верят, что я русский, а я и встрял
сам:
- Нет, - я говорю, - я, точно, русский! Отцы, - говорю, - духовные! смилуйтесь,
выручите меня отсюда! я здесь уже одиннадцатый год в плену томлюсь, и видите, как
изувечен: ходить не могу.