Page 33 - Очарованный странник

дрыгают, вдруг совсем в иное расположение пришел и, с тех пор как в полон попал, в первый
раз как заскриплю зубами, да и ну на них вслух какие попало незнакомые слова произносить.
Кричу как можно громче:
"Парле-бьен-комса-шире-мир-ферфлюхтур-мин-адью-мусью!"
Да еще трубку с вертуном выпустил... Ну, тут уже они, увидав, как вертун с огнем
ходит, все как умерли... Огонь погас, а они все лежат, и только нет-нет один голову
поднимет, да и опять сейчас мордою вниз, а сам только пальцем кивает, зовет меня к себе. Я
подошел и говорю:
"Ну, что? признавайся, чего тебе, проклятому: смерти или живота?", потому что вижу,
что они уже страсть меня боятся.
"Прости, - говорят, - Иван, не дай смерти, а дай живота".
А в другом месте тоже и другие таким манером кивают и все прощенья и живота
просят.
Я вижу, что хорошо мое дело заиграло: верно уже я за все свои грехи оттерпелся, и
прошу:
"Мать пресвятая владычица, Николай Угодник, лебедики мои, голубчики, помогите
мне, благодетели!"
А сам татар строго спрашиваю:
"В чем и на какой конец я вас должен простить и животом жаловать?"
"Прости, - говорят, - что мы в твоего бога не верили".
"Ага, - думаю, - вон оно как я их пугнул", - да говорю: "Ну уж нет, братцы, врете, этого
я вам за противность релегии ни за что но прощу!" Да сам опять зубами скрип да еще трубку
распечатал.
Эта вышла с ракитою... Страшный огонь и треск.
Кричу я на татар:
"Что же: еще одна минута, и я вас всех погублю, если вы не хотите в моего бога
верить".
"Не губи, - отвечают, - мы все под вашего бога согласны подойти".
Я и перестал фейверки жечь и окрестил их в речечке.
- Тут же, в это самое время и окрестили?
- В эту же самую минуту-с. Да и что же тут было долго время препровождать? Надо,
чтобы они одуматься не могли. Помочил их по башкам водицей над прорубью, прочел "во
имя отца и сына", и крестики, которые от мисанеров остались, понадевал на шеи, и велел им
того убитого мисанера чтобы они за мученика почитали и за него молились, и могилку им
показал.
- И они молились?
- Молились-с.
- Ведь они же никаких молитв христианских, чай, не знали, или вы их выучили?
- Нет; учить мне их некогда было, потому что я видел, что мне в это время бежать пора,
а велел им: молитесь, мол, как до сего молились, по-старому, но только Аллу называть не
смейте, а вместо него Иисуса Христа поминайте. Они так и приняли сие исповедание.
- Ну, а потом как же все-таки вы от этих новых христиан убежали с своими
искалеченными ногами и как вылечились?
- А потом я нашел в тех фейверках едкую землю; такая, что чуть ее к телу приложишь,
сейчас она страшно тело палит. Я ее и приложил и притворился, будто я болен, а сам себе
все, под кошмой лежа, этой едкостью пятки растравливал и в две недели так растравил, что у
меня вся как есть плоть на ногах взгноилась и вся та щетина, которую мне татары десять лет
назад засыпали, с гноем вышла. Я как можно скорее обмогнулся, но виду в том не подаю, а
притворяюсь, что мне еще хуже стало, и наказал я бабам и старикам, чтобы они все как
можно усердней за меня молились, потому что, мол, помираю. И положил я на них вроде
епитимьи пост, и три дня я им за юрты выходить не велел, а для большей еще острастки
самый большой фейверк пустил и ушел...