Page 34 - Очарованный странник

- Но они вас не догнали?
- Нет; да и где им было догонять: я их так запостил и напугал, что они небось
радешеньки остались и три дня носу из юрт не казали, а после хоть и выглянули, да уже
искать им меня далеко было. Ноги-то у меня, как я из них щетину спустил, подсохли, такие
легкие стали, что как разбежался, всю степь перебежал.
- И все пешком?
- А то как же-с, там ведь не проезжая дорога, встретить некого, а встретишь, так не
обрадуешься, кого обретешь. Мне на четвертый день чувашин показался, один пять лошадей
гонит, говорит: "Садись верхом".
Я поопасался и не поехал.
- Чего же вы его боялись?
- Да так... он как-то мне неверен показался, а притом нельзя было и разобрать, какой он
религии, а без этого на степи страшно. А он, бестолковый, кричит: "Садись, - кричит, -
веселей, двое будем ехать".
Я говорю:
"А кто ты: может быть, у тебя бога нет?"
"Как, - говорит, - нет: это у татарина бока нет, он кобылу ест, а у меня есть бок".
"Кто же, - говорю, - твой бог?"
"А у меня, - говорит, - все бок: и солнце бок, и месяц бок, и звезды бок... все бок. Как у
меня нет бок?"
"Все!.. гм... все, мол, у тебя бог, а Иисус Христос, - говорю, - стало быть, тебе не бог?"
"Нет, - говорит, - и он бок, и богородица бок, и Николач бок..."
"Какой, - говорю, - Николач?"
"А что один на зиму, один на лето живет".
Я его похвалил, что он русского Николая Чудотворца уважает.
"Всегда, - говорю, - его почитай, потому что он русский", - и уже совсем было его веру
одобрил и совсем с ним ехать хотел, а он, спасибо, разболтался и выказался.
"Как же, - говорит, - я Николача почитаю: я ему на зиму пущай хоть не кланяюсь, а на
лето ему двугривенный даю, чтоб он мне хорошенько коровок берег, да! Да еще на него
одного не надеюсь, так Керемети* бычка жертвую".
Я и рассердился.
"Как же, - говорю, - ты смеешь на Николая Чудотворца не и надеяться и ему, русскому,
всего двугривенный, а своей мордовской Керемети поганой целого бычка! Пошел прочь, -
говорю, - не хочу я с тобою... я с тобою не поеду, если ты так Николая Чудотворца не
уважаешь".
И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня
вода завиднелась и люди. Я лег для опаски в траву и высматриваю: что за народ такой?
Потому что боюсь, чтобы опять еще в худший плен не попасть, но вижу, что эти люди пищу
варят... Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе: гляжу, крестятся и водку
пьют, ну, значит, русские!.. Тут я и выскочил из травы и объявился. Это, вышло, ватага
рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково приняли и говорят:
"Пей водку!"
Я отвечаю:
"Я, братцы мои, от нее, с татарвой живучи, совсем отвык".
"Ну, ничего, - говорят, - здесь своя нацыя, опять привыкнешь: пей!"
Я налил себе стаканчик и думаю:
"Ну-ка, господи благослови, за свое возвращение!" - и выпил, а ватажники пристают,
добрые ребята.
"Пей еще! - говорят, - ишь ты без нее как зачичкался*".
Я и еще одну позволил и сделался очень откровенный: все им рассказал: откуда я и где
и как пребывал. Всю ночь я им, у огня сидя, рассказывал и водку пил, и все мне так радостно
было, что я опять на святой Руси. но только под утро этак, уже костерок стал тухнуть и